Удачи тебе, сыщик!

– Зачем? – удивился Рогожин. – Техника отработана, шприц заряжают, чем положено, вставляют в специальную трубку и выдувают, как выстреливают. Куда попасть, ветеринар знает, Григорий на полчасика и отрубается.

Артист неожиданно рассмеялся, медведь в ответ ухнул, завозился, тряхнул клетку.

– Но программа на том не кончилась, – объяснил свой смех Рогожин. – Григорий прилег, таможенник понятых пригласил, клетку обшарил, там, кроме медвежьего говна, прибрать в дороге не успели, ничегошеньки. Мальчишка каблуком по доскам стучит, пищит, мол, под полом желает осмотреть. Ну, желать-то чего угодно позволено, только как триста с лишним килограммов живого веса с места сдвинуть? Да ежели они проснутся? Когда в клетке ничего не нашли, люди повеселели, на меня уж не скалятся, озорно подмигивают. Я же не употребляю, поэтому водка к тому моменту до места прибежала, меня размагнитила, стою расслабленный, вдруг за спиной как рявкнут, что мой ротный старшина: «Кончай цирк! Дорогу артистам!»

Я повернулся, начальника таможни не узнаю, щеки на положенном месте, глаза открылись, умные, с хитринкой, снизу на меня смотрят, не мигают. Народ весело забегал, клетку в трейлер покатили, моторы ожили. А начальник приятным баритоном говорит: «Вы, уважаемый Михаил Семенович, своему напарнику шалить не позволяете, иначе он вас слопал бы. Так и я спускать неповиновение права не имею. Сегодня медведь не вышел, завтра груз нет возможности разобрать либо дверь заклинило, да и вообще, вертухай, пошел бы ты по известному адресу. Так что мы с вами, считаю, по краям, желаю удачи, всего вам наилучшего. А что клеточка пустая и под полом у вас ничего нет, я и не сомневался. И последнее, – он мне подмигнул, – к сожалению, на горьком опыте испытал, водка ни черта не помогает».

Ну как, полковник? – Рогожин взглянул на Гурова снисходительно. – В человека не залезешь, никак его не поймешь. Потому я твоей работе не только не завидую, ну просто не приведи господь.

Сыщик согласно кивнул и сказал:

– Человек – это звучит гордо? Человек – это звучит загадочно. Так, Михалыч, значит, вас все-таки таможня не досматривает.

– Слух быстрее звука, – улыбнулся Рогожин. – К тому же звук – величина постоянная, а слух, как лавина с гор, чем дольше летит, тем страшнее. Сначала прошелестело, что Григорий таможенника покалечил, вскоре – что задрал, потом окровавленные трупы начали, не считая, выносить. Сегодня на таможню прибываешь, сразу объявляют: «Миша и Гоша? Проходи!»

– Значит, нет худа без добра, и я пью контрабандное виски, – подвел итог сыщик и быстро сменил тему: – Вы с тем мясом как поступили?

– В канализацию спустил.

– Значит, Ивану Ивановичу рассказали?

– Зачем? Я на базаре пару килограммов купил, парню отдал.

– А дохлые собаки?

– Ветеринарка увезла.

– Значит, концов не найти, – сказал сыщик. – Плохо. Мне хотелось бы знать, чем конкретно травили.

– Обижаете, полковник. – Артист подошел к стоявшему в углу холодильнику, вынул из заморозки заиндевевший комок фольги, положил на стол.

– Вы умница, Михалыч. – Сыщик тронул фольгу пальцем, спросил: – Тогда вы и треснувшее в тот вечер перед вашим носом окно тоже найти можете?

– Обязательно. Пулю искать будете?

– Все-то вы знаете. – Гуров на Рогожина не смотрел, потому что артист с каждой минутой нравился ему все меньше. – А выстрела не слышали?

– Не слышал. – Рогожин пожал могучими плечами. – Так, я полагаю, в таких случаях глушителем пользуются…

– Да, случается, – ответил неопределенно сыщик, пытаясь найти ответ, почему странный приятель генерала Орлова, такой сильный и, казалось бы, открытый, так внезапно разонравился?

Гуров хотел затянувшийся разговор закончить, передумал и, допив виски, спросил:

– Не торопитесь? Тогда по чашечке чая на дорогу.

Рогожин взглянул на часы и начал возиться со своими баночками и пакетиками, а Гуров отошел к клетке, только встал уже у противоположной стены. Сыщик не разглядывал знаменитого Гошу, хотел побыть от артиста в отдалении, скрыть свое напряжение и сориентироваться.

«Так что все-таки произошло? Что насторожило? Держится человек уверенно, раскованно, что часто присуще артистам. Но какая-то в нем двойственность есть, точнее раздвоенность. Человека во многом определяет речь, манера говорить, словарный запас. Рогожин же говорил как бы на двух языках. В основном он объяснялся на простецком, даже мягко-блатном и тут же произнесет несколько фраз на литературном, с претензией на изысканность. Орлов познакомился с Рогожиным около сорока лет назад, виделись они крайне редко, так что характеристики, данные генералом, следует забыть. Я запутался, необходимо сосредоточиться, все отбросить и попытаться выяснить лично для себя, как в детстве, хороший перед тобой человек или плохой?»