Удачи тебе, сыщик!

Генерал имел на руках результат, поэтому «как было» его не интересовало, но он кивнул.

– Начну с того, что признаю – я жидко обосрался. Но есть ситуация и ситуация: если тебя велосипедист сбил – одно, коли танк переехал, согласитесь, совсем другое.

«Волкодав, – вспомнил генерал. – А я на него трех дворняжек спустил, он лишь полакомился».

– Ну говори, говори, не тяни!

– Я москвича без разговоров рукояткой по затылку приговорил! – воскликнул Стаднюк, хватая себя за грудь, хотя отлично помнил, что по отдаче удара почувствовал – вышло не очень. – Он рухнул, я думал, готов, разом порешил. Тут я и того, опростоволосился, начал прикидывать, куда свезти, как понагляднее для проверяющих устроить. Не подумайте, товарищ генерал, я чин-чинарем шмон сделал, пистолет и ксиву у полковника забрал. Я успокоился, товарищ лежит отдыхает, хотя вижу, живой, но ведь человек в таком виде ни на что не способен, ну если только на четвереньки подняться. Я стою, думаю, куда везти, ведь команда быстрая была, не готовились. Думаю, значит.

Генерал не выдержал, матюгнулся и закричал:

– Так что же он, раненый, безоружный, троих обезоружил и в браслеты заковал?

– Вдруг он как прыгнет! У меня в глазах сверкнуло и померкло. Очнулся в железе, и вот! – Стаднюк повернулся, показал на расплывающийся из-под повязки кровоподтек. – Полагаю, он мне, лежачему, ногой добавил. А еще полковник!

– Действительно! – настолько искренне было возмущение этой недобитой «гниды», что генерал даже рассмеялся.

– Лейтенант Щукин говорит, что у москвича газовый пистолет был. Не знаю, какие газовые бывают, но этот бьет наповал. А чего хотите: с двух метров прямо в лицо.

– Опер называется, обыскал, вырубил, а человек вскакивает с оружием в руках!

– Да, с обыском лопухнулись, признаю, как пушку из наплечника вынул, успокоился. А вот как он вскочил, не пойму. Что я, не бил или не видел, как падают? Ноги в коленях сломались, обвалился трупом.

– Трупы не прыгают и не стреляют!

– Знаю, – Стаднюк поник и искренне произнес: – Может, заговоренный? Я не верю, товарищ генерал, но, с другой стороны, сейчас всякой чертовщины развелось, тарелки над головой летают, по телевизору заговаривают, животы без наркоза режут. Ведь не вру, ведь так, товарищ генерал! Может, и этот того? Я же видел, как он упал!

– Все! Хватит! – генерал хлопнул по столу. – Ты же сам сказал: у каждого по шкуре, и замену не дают! Что ты предлагаешь?

– Найти, отобрать наши ксивы и пушки.

– Он наверняка уже позвонил и рассказал.

– Илья Николаевич, рассказ к делу не подошьешь, – Стаднюк, морщась, тронул затылок. – И уверен, что он по телефону рассказывать ничего не стал. Сказал, срочно прилетайте, и конец связи. Первый самолет из Москвы прибывает в девять утра. Столько у нас времени и есть.

– Город большой, – генерал смотрел на Стаднюка с ненавистью и думал, что если он из этой истории выпутается, то Стаднюк долго не проживет.

– Наш город – лишь большая деревня, ему спрятаться мало мест. В гостиницу он не вернется, приятелей, нам не известных, уверен, у него тут нет. Остается цирк, квартира директора Колесникова, дом, где живут Аверков, по кличке Сильвер, и клоун Куприн, по кличке Классик, пожалуй, все, больше ему деваться некуда, – рассуждал опер, поглядывая на генерала. «Полагаешь, – думал он, – моими руками жар убрать, а меня вскоре спалить? Умный ты, недаром генерал».

– Возможно, возможно, но как ты это представляешь? – генерал замялся, пытаясь вспомнить имя и отчество оперативника, не вспомнил, потому как никогда не знал. – Вы его находите, он дверь не открывает, требует прокурора, кругом десятки свидетелей.

– Главное – найти, остальное – не берите на ум, товарищ генерал, – Стаднюк вновь схватился за голову. Вот саданул, подлюга, ну, достану я тебя, посчитаемся. – Мы же в дом официально не полезем, людей подошлем.

– Каких людей?

Стаднюк взглянул на генерала с сожалением, перевел взгляд на часы, вздохнул: надо делом заниматься, а тут приходится золотопогонному дураку таблицу умножения объяснять.

– И люди – забота не ваша, товарищ генерал. Вам надо готовиться к встрече высоких гостей. Чем выше начальство, тем больше значения имеет бумага, она все и решает. Слова, эмоции улетают, слезы высыхают, трупы хоронят, остается только бумага.

– А вы философ, – иронически сказал генерал, не замечая, что перешел с подчиненным на «вы».

Данный факт мгновенно отметил Стаднюк. «Ты, сука, – подумал он, – меня по имени-отчеству величать будешь. Если москвича хлопнем, поможем тебе в кресле усидеть, мы новую жизнь начнем, по большому счету».