Удачи тебе, сыщик!

– Значит, сам Петька не соизволил: служба загрызла либо гордым стал? – голос у него был густой, но мягкий. – Ты документик-то положь, взглянуть хочу, – и ткнул пальцем в стол. – Я сам чай с травками, тебе могу предложить иное, коли настроение имеешь. Хотя в доме с этим строго, Капитан порядок блюдет, но сюда никто не посмеет, тут мы командуем.

Обычно милицейское удостоверение смотрят мельком, как бы извиняясь, торопятся вернуть хозяину, но Рогожин изучал «верительную грамоту» внимательно, сверяя фото с оригиналом.

– Молодой, а уже полковник, по-нашему значит солист, свой номер исполняешь… Уважаю, – и неожиданно спросил: – А Петр все еще жердь или с годами мясом оброс?

Гуров знал Орлова не сорок, лишь двадцать лет, но был уверен, что генерал и будучи лейтенантом дистрофией не страдал, комплекция не та, понял, что проверяют, и улыбнулся. Сначала сыщик хотел разыграть артиста, но решил не рисковать и ответил серьезно:

– Я знаю Петра Николаевича не один десяток лет, он все вес гонит, так что вы, уважаемый Михаил Семенович, мне чайку налейте и переходите к делу.

– К делу, к делу, – Рогожин явно смутился. – Знал бы я, к какому делу и с какого конца.

– С конца не надо, лучше с начала.

– Знаете, как говорится, неспокойно в королевстве Датском и все смешалось в доме Облонских, – задумчиво произнес Рогожин, засыпая в чайник из разных пакетиков.

Чувствуя, что хозяин следит за его реакцией, сыщик взгляда не поднял, но лицом невольно затвердел: услышать от Рогожина такие слова было, мягко выражаясь, неожиданностью.

Рогожин колдовал с заваркой, молчал, наступила пауза. Артист заварил свое колдовское снадобье, сыщик подошел к клетке и стал рассматривать бурую мохнатую гору.

– Ты не думай, что Григорий спит, как ты вошел, он проснулся, отправит на пенсию в момент.

Зверь понял, что хозяин говорит, повернулся с бока на спину, потянулся, зевнул, лизнул лапу. От вида этой мощи, желтоватых клыков и тускло поблескивающих лезвий когтей, которые были много опасней воровского ножа, у сыщика вспотели ладони, а ноги ослабли. Гуров знал, что это последний звонок, предупреждающий о смертельной опасности.

Лет восемнадцать назад, когда он впервые так испугался, то признался в этом своей матери – врачу-психиатру и спросил: «Мама, я что, патологический трус?» Мама внимательно выслушала, показала сына невропатологам и вскоре сообщила, что, видимо, этим свойством обладали наши далекие предки, потому и выжили в тяжелой борьбе за жизнь. Веками, с развитием цивилизации, человек постепенно утрачивал это качество. У современного человека чувство опасности обострено различно, в большей или меньшей степени, он, Левушка, в некоторой степени уникален, вроде пещерного человека. А трус он или нет, зависит не от сигнала, который ему подает мозг, а от его реакции: можно кричать, бежать, столбенеть, падать в обморок, наконец, защищаться.

За многие годы оперативной работы Гуров получал такой сигнал не единожды и выработал приемы защиты, первый и непреложный: начать быстро двигаться и определить источник опасности.

Сыщик стоял в метре от клетки, но на всякий случай сделал шаг назад, повернулся лицом к Рогожину и расстегнул пиджак, причем все это он проделал одновременно и мгновенно. Артист разливал чай, кустистые брови на смуглом лице шевельнулись, густой голос произнес:

– Присядь, попьем, я употребляю только горячий.

Гуров вернулся к столу, но предложенную чашку не взял, боялся, что рука дрогнет и выдаст. Сыщику было стыдно, он испугался неизвестно чего, взглянул на Рогожина, проверяя, понял ли артист, что произошло, увидел в его глазах глубоко запрятанные огоньки, лукавые, одобрительные, и вспомнил, как Орлов сказал, что Михаил сделан из цельного материала… «Раз пишет, надо – значит, надо». Михаил сыщику понравился, однако Гуров сердился, чувствовал, что его вроде бы экзаменуют, приглядываются, решают, доверять или только чаем напоить да передать привет старому другу. И еще сыщик понимал, что ничего от него не зависит, решает седой гигант в кимоно, следует молчать, ни в коем случае не торопить, терпеть и ждать. А уж что настоящий оперативник умеет, так это терпеть и ждать. Он взял пиалу, понюхал, пригубил, вкус был так же незнаком, как и запах, обжигаясь, выпил с удовольствием.

– Мужик, вижу, настоящий, давно не встречал, думал, что перевелись. Медведя ты не понимаешь, а от клетки мигом убрался, значит, чувствуешь. Люди полагают, что медведь коротколап, и ошибаются. Григорий тебя бы достал, как кот мышь. Но ты ему понравился, я понимаю, но как понимаю, этого не объяснишь. Ты смерть чуешь, и я чую, а уж Григорий, как мы оба вместе. Тут она, рядышком бродит, косой помахивает, не знает, с какого боку ударить.

Рогожин распахнул роскошное кимоно, твердыми пальцами прочесал серебристую шерсть груди, неожиданно сказал:

– Ты кури, кури, нам не помеха, а хуже нет, когда человек себя непрестанно окорачивает. Я буду долго говорить, может, и лишнее, но ведь тебе лучше больше, чем меньше.