Удачливый крестьянин

Этот маленький диалог мелькнул так быстро, что мы с мадемуазель Абер едва успели опомниться; каждое слово было как удар хлыста, и нам оставалось только краснеть. Каково было слушать нашу историю, рассказанную громогласно и во всех подробностях той самой особой, которая должна была говорить с одной лишь мадемуазель Абер, да и то по секрету; той самой особой, которая без устали повторяла: «Я не скажу ни слова» и при этом рассказала все подряд, уверяя, что не говорит ничего.

Что до меня, я был ошеломлен; я молчал; в голову мне не приходило ничего. Невеста же моя расплакалась, откинув голову на спинку кресла, в котором сидела.

Однако я немного воспрянул духом, услышав слова нашего свидетеля о том, что он желает быть среди людей своего круга.

Почтенный гость был довольно неказист с виду, несмотря на новенький суконный камзол и белоснежное жабо, очень пышное, очень накрахмаленное и очень жесткое; был на нем и парик, тоже новехонький, который голова его, как видно, носила с благоговением, не успев к нему привыкнуть за те два или три воскресных дня, что его надевали.

Как я узнал позже, человек этот, бакалейщик, державший лавочку на углу, вырядился так в честь нашей свадьбы и ради звания свидетеля, коим его удостоили. Уж не буду говорить о его манжетах, тоже имевших весьма парадный вид и таких длинных, что подобными я еще никогда не любовался.

– Однако, сударь, если вы признаете только людей своего круга, – сказал я ему, – благоволите объяснить, к какому такому кругу вы принадлежите? Сдается мне, что я ничем не хуже вас, только у меня волосы свои, а у вас чужие.

– Верно, – сказал он, – никакой разницы и нет, не считая того, что один просит подать вина, а другой – подает; но не беспокойтесь, мне сейчас пить не хочется. Прощайте, госпожа д'Ален, спокойной ночи, мадемуазель.

И с этими словами наш свидетель удалился.

Конец второй части

Часть третья

Если бы не это неожиданное происшествие, другие свидетели были бы всем довольны, остались бы с нами и, как мне кажется, охотно сели бы за стол, чтобы вкусно поесть: многие высоко ценят хорошее угощенье и считают, что званый ужин – далеко не пустяк. Но сердитый старичок был их сосед и приятель; коль скоро он погнушался моим обществом, они сочли невозможным отстать от него и оказаться менее разборчивыми.

– Раз господин такой-то (я уже не помню имени) ушел, наше присутствие тут бесполезно, – заявил один из свидетелей, толстяк маленького роста, – позвольте же и нам откланяться.

Слова эти прозвучали не столь торжественно, сколь горестно; в них слышалось: «Жалко уходить, но ничего не поделаешь».

Как нарочно, именно в эту минуту внесли первые блюда с кушаньями, и по лицам наших гостей было видно, что у них слюнки потекли.

Мадемуазель Абер сказала довольно сухо:

– Я не вправе вас удерживать, господа. Поступайте, как знаете.

– Ах нет, зачем же уходить? – запротестовала мадам д’Ален, большая любительница шумных, людных собраний; в этот вечер ей было особенно досадно упустить гостей, потому что представлялась возможность вдоволь поразглагольствовать и посудачить. – К чему эти церемонии, право? Ужин подан, значит надо садиться за стол.

– Мы весьма сожалеем, но это невозможно, – возразил толстяк, – никак невозможно, соседка.

Прочие свидетели, толпившиеся кучкой около него, молча склонили голову, не в силах вымолвить ни слова; видимо, сочное жаркое, поданное на стол, лишило их дара речи; однако он откланялся, они сделали то же; он вышел вон, они последовали за ним.

При нас остались только мадам д'Ален с дочерью.

Мадам д'Ален сказала мне с сердцем:

– Вот что бывает, когда не умеешь разговаривать с людьми. Придержали бы язык, и никто не двинулся бы с места; а теперь гости разошлись, да еще в обиде.

– А зачем этот толстяк грубил? Что значит «люди своего круга»? Он оскорбил меня, а я должен молчать?

– Но послушайте, господин де Ля Валле, – возразила она, – разве он так уж неправ? Ведь он коммерсант, парижский буржуа, человек довольно значительный. Положа руку на сердце, вам ли с ним тягаться? Может быть, вы тоже староста своего прихода?

– При чем тут староста, сударыня? – сказал я. – Мой отец был старостой своего прихода; да я и сам стал бы старостой, если бы оставался в деревне, а не поехал сюда.

– Допустим, – сказала она, – но приход приходу рознь.

– Помилуйте! – ответил я. – Чем же наш святой хуже вашего? По-моему, святой Яков никак не ударит лицом в грязь перед святым Гервасием.

– Не будем спорить, – сказала госпожа д'Ален уже более миролюбиво, ибо по натуре была добродушна. – Они ушли. Их теперь не воротишь; я же не такая гордячка и отлично могу поужинать с вами. Что до свадьбы, это уж как богу угодно; а если я что и сказала, так только по дружбе, зла я никому не желаю.