Удачливый крестьянин

Я уже упоминал выше, что госпожа де Ферваль несколько раз вздыхала. Теперь она снова испустила вздох, и не следует забывать, что в подобные минуты женщины на вздохи не скупятся, – и на притворные и на; настоящие.

– Как вы настойчивы, шевалье! – проговорила она наконец. – Не стану отрицать, что вы можете нравиться, и даже очень. Но не довольно ли этого признания? Неужели надо сказать вам прямо, что вы можете быть любимы? На что это похоже? Ведь вы и сами будете думать, что обязаны этим добрым словам единственно лишь беде, в которой я оказалась. Если бы я хоть знала раньше о вашей любви, мой ответ сейчас был бы более непринужденным и доставил бы вам самому больше удовлетворения. Но услышать признание в любви, тотчас с охотой откликнуться на него и все это в какие-нибудь полчаса – согласитесь, что этому нет названия. По-моему, нужна хоть небольшая отсрочка, и вы о ней не пожалели бы, шевалье.

– О нет, сударыня, об этом не может быть и речи. Не забудьте, что я влюблен в вас уже целых четыре месяца, что глаза мои не уставали говорить вам об этом, что вы это заметили и отличили меня – вы же сами признались. Четыре месяца! Неужели четырех месяцев недостаточно. Для соблюдения пустых приличий? О, умоляю вас, оставьте излишнюю Щепетильность. Вы опускаете глаза, вы краснеете (вполне вероятно, что он это выдумал, чтобы придать какую-то благопристойность ее поведению); любите ли вы меня хоть немного? Желаете, чтобы я вам поверил? Желаете, не правда ли? Скажите хоть одно слово в подтверждение.

– Какой же вы опасный обольститель! – ответила она. – Не странно ли? Мне самой стыдно, но после того, что со мной случилось, нет ничего невозможного. Я думаю, что смогу полюбить вас.

– Так зачем же откладывать? – сказал он. – Зачем не полюбить меня сейчас же?

– Но скажите правду, шевалье, – сказала она тогда, – вы не обманываете меня? Действительно ли вы меня любите так сильно? Не обманщик ли вы? Вы слишком привлекательны, я боюсь обмана и не могу не колебаться.

– Ах, вот как! – невольно вскрикнул я, не отдавая себе отчета, что говорю вслух; меня рассердил тон, каким она произнесла последние слова: тон этот выражал согласие на то, с чем язык ее еще спорил.

Я сам был поражен, услышав собственный голос, и поспешил выйти из своего убежища, чтобы бежать. За спиной своей я еще успел расслышать возглас госпожи де Ферваль, крикнувшей в свою очередь:

– Ах, шевалье, он подслушивал!

Шевалье вышел из комнаты. Он довольно долго отпирал дверь, потом окликнул: «Кто тут?». Но я удалялся почти бегом и был уже в аллее, когда он меня заметил. Мамаша Реми сидела с прялкой у ворот дома. Видя, что я ухожу и притом крайне поспешно, она воскликнула:

– В чем дело? Что вы натворили?

– Спросите у ваших постояльцев! – крикнул я, не взглянув на нее, и, выйдя на улицу, пошел ровным шагом.

Итак, я убежал оттуда, но вовсе не потому, что испытывал страх перед шевалье. Просто-напросто мне хотелось избежать сцены, в которой одним из действующих лиц непременно оказался бы Жакоб; если бы он меня не знал, если бы я был для него господином де Ля Валле, я, без всяких сомнений, остался бы, и мысль о коридорчике даже бы не возникла.

Но всего четыре или пять месяцев назад я являлся перед ним в виде Жакоба. Как прикажете держаться с господином, имеющим над вами столь неизмеримое преимущество? Мое превращение было слишком недавним. Есть предел всякой дерзости; иные поступки невозможны для человека, имеющего совесть. Если даже эти поступки нельзя назвать наглыми, все же надо быть изрядным наглецом, чтобы решиться на них.

Как бы то ни было, я уступил не потому, что был недостаточно горд: но наряду с гордостью во мне был и стыд, вот почему я покинул поле боя.

Итак, я ушел от мамаши Реми, преисполненный презрения к госпоже де Ферваль и восхищения ее красотой, и в этом нет ничего удивительного: изменница часто кажется нам еще привлекательней из-за своей неверности. Вы думаете, вероятно, что я отправился прямехонько домой; ничуть не бывало; меня обуял новый приступ любопытства. «Интересно, что они делают, – спрашивал я себя, – ведь я помешал их беседе. Они зашли уже довольно далеко, когда я их покинул; на что решилась теперь эта женщина? Хватило ли у нее смелости остаться?»

Недолго думая, я вошел в аллею другого дома, шагах в пятидесяти от дома мадам Реми, как раз напротив того переулка, где госпожа де Ферваль оставила свою карету. Тут я залез в кусты и стал следить, поглядывая то на переулок, то на ворота, из которых вышел. Я ждал со стесненным сердцем. Мне было сейчас куда тошней, чем в коридорчике у мамаши Реми: там я хоть слышал, что происходит, и так хорошо все понимал, словно видел своими глазами, и потому знал, что мне думать. Но я томился недолго: не прошло и четырех минут, как госпожа де Ферваль вышла из садовой калитки и села в карету. Затем, с другой стороны дома, в воротах появился шевалье, он тоже сел в свою коляску и вскоре проехал мимо меня. Я тотчас же успокоился.