Удалённый аккаунт

— Акылай? — телефон выпал из моих рук на скатерть с бледными жирными пятнами. — Может, тебе валерьянки?

— Нет, все в порядке.

Тамара Федоровна поставила передо мной поднос со столовской едой, но размер порции был воспитательский: два кусочка запеканки с изюмом, щедро политые сгущенкой и стакан «кофейного» напитка.

— Прости, что заставила стать свидетелем этого, — мне показалось, что Тамара Федоровна тоже сейчас заплачет. — Я надеюсь, что ты не винишь себя. Понимаешь, мы в этой ситуации мало чем могли бы ей помочь, — она взяла меня за кончики пальцев, — знаешь, иногда даже относительно благополучные подростки из-за, как нам могло бы показаться, пустяков совершают…. такое. Они живут первый раз, и вещи, с которыми сталкиваются взрослые регулярно, кажутся им трагедией. Поэтому мы часто обесцениваем их переживания. А то, что переживала Наташа каждый день, случается не с каждым взрослым. И таких здесь много, настолько, что, даже понимая это, приходится надеяться, что они это как-нибудь переживут, — ее голос дрогнул и она опустила голову, глядя прямо в тарелку, — я не справляюсь, я не могу помочь им…

Теперь за руку ее взяла я.

— Я ненавижу это место, — призналась она, — и они его тоже ненавидят. И воспитатели. Это не детский дом, это дом сломанных жизней. Очень спасают такие люди, как чета Липятиных. Особенно для старших детей это почти последний шанс на нормальную жизнь. Из тех, кто покинет детский дом с наступлением совершеннолетия, только полтора процента смогут вести нормальный образ жизни, а остальные сопьются, сторчатся, расплодятся и будут жить в нищете, но не потому, что они плохие. Я не знаю, почему все так. Знаю и не знаю одновременно.

— Тамара Федоровна, простите меня.

— За что, солнышко?

— За то, что трепала вам нервы, — я едва сдерживала слёзы, — я не знала, что вам так тяжело.

— Ничего страшного, я не сердилась. Я очень рада, что ты приехала. Ты не представляешь, как приятно видеть ребенка, который вырос хорошим человеком.

Изюм остался лежать на краю моей тарелки.

До посадки на поезд оставалось 6 часов. Я много думала о том, что должна поехать в “Алию”, но боялась неожиданно заявиться, так как между моим выпуском и похоронами Арины я один раз приезжала в гости, — на самом деле забрать кое-какие вещи, — и дважды звонила, да и то, не ради пустой беседы. А потому, гуляя по торговым центрам в Сормово, придумала десяток причин не навещать опекунов: что путь займет много времени, и я опоздаю на поезд; что наверняка Светлана и Семен заняты, и приходить без предупреждения некрасиво; что своим появление и существованием я напомню им о дочери. Я бесцельно слонялась сначала по универмагу «Муравей», который переименовали в «Сормовские зори», затем по «Золотой миле». Лет 7 назад они казались мне большими и современными, но на деле, как и «ЦУМ» у вокзала, являлись многоэтажные крытыми рынками и к 2022 году ничего не изменилось. Подростки, гуляющие по этажам, напоминали нас: мы также слонялись там после школы, чтобы оттянуть возвращение домой. И Наташа, наверное, когда-то по ним ходила с той же целью.

В зале ожидания при вокзале мне пришло сообщение от Тамары Федоровны. Назначили дату похорон Наташи, и она предлагала мне задержаться, чтобы посетить церемонию. Прямо напротив меня висел телевизор, без звука шла трансляция местного канала, где по бегущей строке можно было прочесть то, что говорил ведущий.

«В центре Нижнего Новгорода из окна выпала 15-летняя школьница. Очевидцы рассказывают, что девушку пыталась отговорить подруга»

На экране появился видеоряд с места происшествия, интервью с «друзьями» Наташи, чьи глаза замазали, и Тамарой Федоровной. Лицо директрисы было печальным, она то и дело опускала взгляд, а молодые люди, напротив, даже улыбались и с энтузиазмом рассказывали обстоятельства дела. «Личность, говорившей с девушкой в последние минуты, не раскрывается» — за это я была благодарна Тамаре Федоровне. Мне не хотелось, чтобы все знали о том, как я убила ее. Писательница… додумалась же. Я пересела. В другом конце зала находилась выставка фотографий, на них священник крестил и поливал водой людей в военной форме. Мне стало еще хуже. Не убей.

Всю дорогу я перечитывала таблетки в блистерах, которые хранила во внутреннем кармане рюкзака. С собой у меня было 18 таблеток снотворного, если так же выпить полторы таблетки, как прошлым вечером, значит, возможно, я еще смогу увидеть Арину. Этого хватит на неделю. Дома лежало еще около 20 штук. И того — две недели максимум, — я допускала, что придется принимать больше, — но, как я заметила, в аптеке у дома никто не делал записи на обратной стороне рецепта. Значит, я могла купить еще. Еще одна пачка на 60 таблеток, а дольше, чем она закончится, жить я не планировала. Это решение далось мне легко, я не испытала горечи, как в 14 и 20 лет. Это было взвешенное решение, и именно поэтому я отложила это на месяц — мне хотелось провести немного времени с Энже и вернуть ей долг за все неудобства.