Удар

Ютта Шёнфельд: Марко никогда не защищался… Марко, он… Мы ничего не могли понять. Абсолютно ничего. Учителя тоже ничего не понимали. Да, и друзья — одноклассники. Никто ничего не знал.

Юрген Шёнфельд: Никто ничего не знал, это точно. Никто, ничего… никто, ничего…

Ютта Шёнфельд: Домой он всегда приходил подвыпившим. Ему было двенадцать, тринадцать, когда это началось, он был как будто в какой-то секте, тогда он всё больше и больше замыкался в себе, а я по ночам не могла спать. А потом он опять пару дней не приходил домой. Мы повсюду звонили, расспрашивали. Даже полиция не смогла его найти тогда. Они практически проскочили мимо него. А он просто лежал под кроватью. В какой-то ночлежке. Райснер. Он тогда спрятал его. Райснер… весь в татуировках, бритоголовый. Он был абсолютно правым. Тогда и у него появились татуировки, «Ротфронт, сдохни» или что-то подобное. Я сказала, Марко, сказала я, как будто весь мир перевернулся, когда он однажды появился передо мной с бритой головой. А он сказал: это классно. Это моё дело.

Юрген Шёнфельд: Райснер, его боялись, боялись, что если вдруг он к кому-то подойдёт, то может и избить. Он всё время говорил: — Марко, если твои родители тебя обидят, тогда я приду и изобью твоего отца. — И тогда мы оставили Марко в покое.

Сандра Б.: Марко сидел на кресле у приятелей. Это был 97 год, Новый год в Телтове. Уже абсолютно пьяный, он всё время радовался, он показался мне глуповатым и простоватым. Он только скалил зубы и всему радовался. Он всё находил забавным, да. Ну, а я подумала, что это за тип? А потом всё началось. Мы оба были в группе правых, это как одна семья. Его манеры, я всегда считала его манеры очень милыми. Если он начинал немножко заикаться, нужно было просто сказать, Марко, помедленнее, и тогда всё было о.к., если мы были в одной группе, он обычно всегда бывал самый спокойный. Если я плохо себя чувствовала, он сразу же это замечал. Я не знаю, почему. И он всегда подходил ко мне, обнимал, и мне это… и мне это нравилось. Он мог также показать тебе, что он чувствует. Если мы иногда спорили из-за каких-нибудь пустяшных мелочей, и я говорила, что уже сыта по горло, то очень часто бывало так, что он плакал и даже убегал, а потом возвращался с цветами и всё такое. Марко… у него мягкие руки.

Ютта Шёнфельд: Никто не знает, как это случилось. Он тогда головой прямо через стеклянную дверь, прямо в неё, вот. И тогда он впал в такую ярость, что и на нас, на нас смотрел, как на виновников, что мы сердимся на него и злимся, и тогда он просто пошёл на нас.

Юрген Шёнфельд: Марко тогда всерьёз расшумелся, он дико вращал глазами, и прямо-таки рычал, так громко… всё громче. Разломал мебель на веранде, так двинул кулаком, что спинка отлетела. Я думал, что это не наш Марко. И я говорю, пока здесь чего-то не произошло, я звоню в полицию — он добровольно пошёл вместе. А на другой день он ни о чём вообще не мог вспомнить.

Ютта Шёнфельд: Я очень часто говорила Марко: пойдём, пойдём, я готова. Я помогу тебе, я пойду вместе с тобой в общество анонимных алкоголиков. Я буду тебя сопровождать — и мы там были. Одна женщина сказала ему, он не должен воображать, что он может вытянуть ноги у нас под столом, что он получит здесь еду и питьё. Для этого он должен что-то сделать. На этом всё и закончилось. Марко мне сказал: Не воображай, что я ещё раз помогу тебе. Я не алкоголик. Я же не идиот и сюда больше не приду, вот.

Эксперт: В отношении политических правых идей. Марко Шёнфельд заявляет, что всегда чувствовал свою принадлежность к правым. Считает себя националистом. Раньше всё это было гораздо лучше, тогда в ГДР не было иностранцев, а теперь, когда стена пала, вся эта шваль (?) перебралась на эту сторону. Все эти мнимые обитатели ночлежек, достаточно только посмотреть на них, как они выглядят, «они отнимают рабочие места». Единственное решение — выдворить «чучмеков и турков» и снова возвести стену. Тогда всё снова обретёт свой порядок и грязь будет вышвырнута прочь.