Удар и защита<br />(Сборник)

Было это в одна тысяча девятьсот семнадцатом году в Петрограде, где он уже пять лет работал без жалованья, только за хозяйские харчи у одного питерского купца: числился в учениках. В то утро началась стрельба. Знакомые солдаты позвали: «Айда буржуев бить — ты парень крепкий», дали берданку, четыре патрона, и принял Михаил Катуков свое боевое крещение на Лиговке, когда вышибали юнкеров, засевших в гостинице «Северная».

Потом была гражданская война — ее он начинал в районе Царицына. Дальше воевал на Дону, на польском фронте — служил в 57-й стрелковой дивизии. Учился на курсах комсостава. Был помкомроты, комроты, комбатом, ну и так далее до больших должностей. Отечественную войну начал 22 июня 1941 года полковником, а кончил 9 мая 1945 года генерал-полковником танковых войск. Верховное Главнокомандование заприметило этого человека уже жестокой осенью сорок первого, когда он со своей четвертой танковой бригадой встал плечом к плечу с несколькими другими частями под Орлом на пути армии Гудериана и, хитрейшим образом маневрируя и действуя из засад, сбил с толку и обескуражил эту гитлеровскую лису: Гудериан решил, что перед ним мощное соединение, и замедлил продвижение к Москве. «Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить», — с горечью написал он после войны в своих мемуарах. А было в ту пору у Катукова лишь семь тяжелых танков «КВ» да двадцать две тридцатьчетверки.

Вот тогда-то и появился знаменитый приказ народного комиссара обороны «О переименовании 4-й танковой бригады в 1-ю гвардейскую танковую бригаду», и было сказано в нем, что эта танковая часть «отважными и умелыми боевыми действиями с 4.10 по 11.10 (1941 года), несмотря на значительное численное превосходство противника, нанесла ему тяжелые потери. Две фашистские танковые дивизии и одна мотодивизия были остановлены и понесли огромные потери от славных бойцов и командиров 4-й танковой бригады».

Так этот полковник стал командиром самой первой гвардейской танковой бригады, а кончил он войну уже в Берлине, имея под началом все ту же, ставшую легендарной бригаду, но теперь та бригада входила уже в состав 1-й гвардейской танковой армии, а всего было теперь у командарма Катукова уже тысяча современнейших танков, не считая прочей боевой техники.

Берлин… Да, пожалуй, именно Берлин был звездным часом Катукова, хотя были и до этого у него многие важные события в жизни, и были многие трудные и славные битвы, и поразительные военные успехи — и на Курской дуге, и на Украине, и в Польше, и в Германии. Об участии во взятии Берлина он с надеждой и верой думал с самого начала войны:

— с той самой тяжкой летней поры сорок первого, когда в ужасающе трудных боях под Малином его танкисты, располагавшие всего лишь тридцатью учебными машинами, отбивались от гитлеровцев, стреляя из винтовок, рубились саперными лопатками, дрались ломами и гаечными ключами;

— с той самой холодной дождливой осенней ночи того же сорок первого, когда он по пути с Юго-Западного фронта в столицу за новым назначением заехал в родную деревню — поклониться могиле матери.

Его адъютант так рассказывал тогда мне об этом: «Пришли в катуковскую избу. Встречает отец — седой такой крестьянин в очках, Ефим Епифанович. А утром сходили на могилу матери. Подошел Михаил Ефимович, снял фуражку и долго так стоял. Лицо потемнело, глаза какие-то стальные сделались. Помолчал и сказал: „Неужто и здесь воевать придется, в своей родной Московской области? Лучше умереть, чем допустить их сюда. Но ничего — остановим. Остановим и погоним до Берлина“».

Я познакомился с Катуковым несколько недель спустя, когда он уже воевал в нескольких десятках километров от Москвы. То были самые драматичные дни обороны столицы. Знакомство с людьми его танковой бригады было для меня большим творческим и просто человеческим счастьем — даже в самые непереносимые часы эти люди сохраняли веру в конечный успех и выглядели поразительно спокойно, хотя под этим внешним спокойствием угадывалась невероятная напряженность туго свернутой стальной пружины. Как они воевали! Кто из ветеранов-танкистов не помнит Дмитрия Лавриненко, который уничтожил поистине невероятное количество гитлеровских танков — пятьдесят две машины; Ивана Любушкина, Александра Бурду, Константина Самохина и многих-многих орлят из гнезда Катукова?

А сам комбриг? Даже тогда, когда уже казалось, что силы на пределе, он, давно позабывший о сне, с красными глазами, одетый в обожженную походными кострами солдатскую шинель, на петлицах которой были химическим карандашом нарисованы две звездочки, напоминавшие, что он уже гвардии генерал-майор, говорил мне тихим, немного надтреснутым голосом: «Ничего, в Берлине рассчитаемся…»