Удар «Молнии»

Защищая голову руками, она отползла, затем вскочила и скрылась в маленькой комнатке — женской половине дома, куда не полагалось входить мужчинам.

— Я не отпускал тебя! — прорычал Грязев. — Ко мне, стерва!

— Сейчас! — плачущим голосом откликнулась Валя-Лариса. — Я хочу отдать деньги…

Через минуту она вышла с двумя пачками долларов, боязливо протянула, опустила глаза уже без всякой наигранности — боялась его! Саня выхватил деньги, наскоро пересчитал, бросил на ночной столик.

— Это все?.. А в каком банке у тебя счет?

— У меня нет счета…

— Врешь! Наличными тебе дают на мелкие расходы. Где счет?! Банковскую карточку — мне!

На миг в ее глазах блеснула злоба, побелел аккуратный красивый нос и лицо стало холодно-мраморным. Он ждал взрыва, однако в последний момент законная жена опомнилась, с трудом натянула маску покорности.

— Хорошо… муж. Возьми карточку.

Назавтра она обязательно побежит к опекуну Бауди, все расскажет, потребует вернуть ею заработанные деньги…

— С этой минуты из дома ни шагу! — предупредил он. — Все, что требуется, принесут слуги. Увижу дальше двора — вышвырну, как блудливую кошку!

— Слушаю и повинуюсь, — не без сарказма произнесла она и удалилась на свою половину.

Саня разделся и упал на кровать; чтобы до конца отработать мужа-деспота, через некоторое время требовалось призвать в постель законную жену и заставить ее любить. Он лежал и тянул время, не в силах самого себя заставить любить, пробудить к этому хотя бы не душу, а тело. Но ощущал только ноющую, болезненную пустоту…

За три часа до общего подъема в лагере он встал, переоделся в американский камуфляж, новый, необмятый и потому неприятный для тела, взял полученный вчера автомат «узи» — кусок металла без всякой эстетической формы, придающей обычно притягательный вид оружию, и заметил, что все вокруг начинает медленно раздражать. Это было сейчас кстати… У порога вспомнил о часах и вернулся в спальню. Валя-Лариса не проснулась даже от стука ботинок, спала крепко, с мраморно-холодным лицом, со стиснутыми зубами. Несколько секунд он смотрел на нее и боролся с желанием склониться и поцеловать в сомкнутые, выцветшие за ночь губы. Отвернулся, взял часы и вышел осторожно, на цыпочках…

В доме-казарме, где жила элита центра «Шамиль», Грязев приказал дежурному сыграть тревогу. Разоспавшиеся перед утром курсанты хоть и повскакивали сразу, но собирались медленно, бестолково — роняли оружие, бегали с незашнурованными ботинками и спотыкались, наступая друг другу на шнурки, путались в бронежилетах и снаряжении. Саня терпеливо выждал, когда диверсанты встанут в строй и их командир, лейтенант-эстонец, доложит по форме.

— Очень слабо, — заключил он, вживаясь в роль инструктора. — Придется, господа, начинать с азов. Лейтенант, командуйте «отбой».

На четвертый раз диверсанты поднимались уже удовлетворительно, однако инструктор услышал ропот недовольных хохлов, пока еще незлой, с намеком, дескать, порядочки будут, как в Советской Армии.

— Советской Армии больше нет, — спокойно заключил он, внутренне наливаясь яростью. — А порядочки будут такими, как я захочу! Лейтенант! «Отбой»!

На седьмой раз у курсантов лишь поблескивали глаза. Грязев распорядился взять двойной боекомплект, горное снаряжение и «малямбы» — специальные корпусные вещмешки, имитирующие взрывчатку. Диверсанты уже имели дело с подобным снаряжением, возможно, и марш-броски бегали с полной выкладкой, потому теперь тихо страдали от предчувствия тяжелого дня. Разве что эстонцы, бывшие офицеры, и татарин из Крыма оставались невозмутимыми и готовыми на все.