Удар ниже пояса

Начальник вышел вместе с ним, наклонился к окошечку и что-то сказал одному из сидевших там полицейских. Тот оторвался от работы, равнодушными глазами посмотрел на Друзина, кивнул и продолжил усердно молотить по клавишам.

Друзин сел в одно из стоявших в холле кресел напротив стойки и вытянул ноги. Отсюда он хорошо видел Ходунова и все, что происходило в отгороженном стойкой пространстве. Это его успокоило.

В большом зале было совсем тихо. Полицейские за стойкой в своих отсеках были поглощены работой. Друзин внимательно наблюдал за сидевшим в одиночестве Ходуновым, время от времени переводя взгляд на зеленую лужайку, которая была хорошо видна через стеклянную стену, выходившую во двор.

Так прошло минут пятнадцать. Услышав какой-то шум, Друзин прислушался. Ему показалось, что он ослышался. Нет, в самом деле. Через открытую дверь холла с улицы доносился отборный русский мат.

Ну, это уж было чересчур! Приехать в Женеву, попасть в полицию и тут же столкнуться с русским, да еще, как видно, не с лучшим образчиком — этого только не хватало.

Тяжело вздохнув, Друзин поднялся и подошел к двери. В холл в сопровождении полицейского, сильно пошатываясь, ввалился некто лет двадцати восьми — тридцати, среднего роста, с круглой, коротко стриженной головой. Одет он был в темно-вишневый шелковый пиджак, рубашку с воротником-стойкой, струящиеся мешковатые брюки и сверкающие ботинки. Он безуспешно пытался оттолкнуть ведущего его под руку полицейского.

— Ну, ты, хорош. Хорош толкаться. Ну чё ты? Ну ты чё, я ведь иду!

На его лице, которое в нормальном состоянии вполне могло бы быть симпатичным, блуждала бессмысленная улыбка, глаза были широко раскрыты.

Полицейский подвёл его к окошку, за которым сидел дежурный. Предоставленный себе вновь прибывший ни секунды не оставался в покое. Двигалось у него все — руки, ноги, голова. Он все время неожиданно наклонялся, и казалось, он вот-вот упадет. Но он как-то выворачивался и выпрямлялся, а потом снова неожиданно нырял куда-то вниз, будто хотел подобрать что-то на полу. Поведение пьяного нельзя было назвать агрессивным. Он просто ни секунды не оставался в покое. Он то приседал, то откидывался назад, то пытался обнять полицейского, то погладить его.

И, главное, он непрерывно говорил. Вернее, произносил. Без пауз, довольно монотонно. Воспроизвести эту речь совершенно невозможно. В основном слова были матерные, они составляли процентов восемьдесят. Процентов пятнадцать объема занимали междометия типа «блин», «зараза», «ни фига себе» и так далее. Оставшиеся же пять процентов слов так терялись в основной массе, что понять, что же хотел сказать этот появившийся в тихом холле субъект, было совершенно невозможно.

Сидевшие за перегородкой полицейские разом подняли головы. Однако, не найдя для себя ничего интересного, тут же снова уткнулись в работу.

Пришедший полицейский, поговорив с дежурным, жестом показал, чтобы пьяный вынул все из карманов. Тот, как ни странно, понял. Достал из кармана бумажник, паспорт, платок и положил на столик рядом со стойкой.

Дежурный вышел из-за стойки, и вместе с полицейским, который привел пьяного, они заперли его в клетке. Он и в клетке продолжал непрерывно двигаться и монотонно что-то бубнить.

И тут наконец и в отсеке, где одиноко сидел Ходунов, тоже произошли изменения. Пришли строгий начальник, толстый блондин, говорящий на английском, и еще какой-то загорелый тип спортивного вида с белозубой улыбкой, как на рекламе зубной пасты. Этот тип и спрашивал о чем-то Ходунова. Блондин, как это можно было понять, выступал в роли переводчика. Строгий начальник просто присутствовал при разговоре. Продолжался разговор недолго, минут пять-семь. После этого начальник с загорелым типом ушли, а Ходунов остался с толстым блондином. Ходунов посмотрел на Друзина, поднял брови и пожал плечами. Видимо, надо было еще подождать.

После небольшого затишья с улицы донеслась звонкая дробь каблуков, и в холл влетела запыхавшаяся молодая, довольно интересная женщина. Одета она была хорошо, можно даже сказать, со вкусом. И если бы не некоторая размашистость и угловатость движений да излишняя бойкость, ее можно было бы даже назвать элегантной.

Влетев в холл, она посмотрела по сторонам и увидела пьяного в клетке.

— Юра! О господи! — Она громко вздохнула и, покачивая головой, подошла к нему. — Юра! Ну что ты опять удумал?

Тут она тоже добавила несколько слов о матери, не относящихся к разряду печатных. Добавила их так, без злости. Они, видимо, и дома так разговаривали. А здесь, за границей, она, очевидно, чувствовала себя в этом отношении совершенно свободно. К сожалению, нашим соотечественникам за границей часто кажется, что, кроме них, никто по-русски не понимает. И ведут себя там, как в лесу. А нас-то там тысячи.

Поняв, что сейчас от Юры добиться чего-нибудь путного будет очень трудно, она подошла к окошечку.