Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.

3—4 часа ночи Кузьмин, предложил мне немедленно одеться, на машине доставил в отдел в кабинет к Агасу, где уже находился Рогачев. Меня начали там ругать, обвинять в том, что я не реализую следственные материалы на работников центральных управлений, не веду борьбы с врагами народа, отказываюсь от следственных дел, а имеющиеся затягиваю и не даю новых выходов и не даю материалов на аресты по своим объектам, даже угрожали арестовать меня...

Несмотря ни на какие угрозы со стороны Рогачева, Агаса, Кузьмина и других «деятелей», я ни одного человека со своих объектов не арестовал, несмотря на то, что выписок из показаний арестованных — военнослужащих с грозными резолюциями начальства поступало много.

Чувствуя, что Николаевым, Рогачевым, Листенгуртом, Агасом и их сподручными проводится вредная, опасная и антигосударственная практика, что показаниям арестованных, получаемым в результате применения к ним мер физического воздействия, верить нельзя и таковые, в свою очередь, ни агентурными, ни другими путями не перепроверяются, мы, в том числе я, Карпенко Н.М. и еще, кажется, Головлев И.... написали тогда на имя... наркома Ежова заявление, в котором указали, что в Особый отдел НКВД пробралась кучка чуждых людей во главе с Николаевым, которая проводит антигосударственную практику, разлагает аппарат государственной безопасности и творит явные беззакония и разваливает агентурно-оперативную работу, а также доложили об этом секретарю парткома. Но результат получился обратный. Нас начали обвинять в сокрытии материалов на врагов народа и чуть ли не в преступной связи с ними, в том, что мы не реализуем следственные данные, затягиваем следственные дела, не добиваемся «развернутых» показаний и не даем выходов. И как нам стало известно, на меня, Карпенко, Дроздова и еще на кое-кого из молодых работников уже составлялись справки на арест...

Должен сказать, что в 1937—1938—1939 годы я весьма критически относился к показаниям арестованных, так как получались-то они в своем большинстве в результате применения мер физического воздействия и грубого нарушения социалистической законности. В этот период времени я не арестовал ни одного человека, и спас на обслуживаемых мною объектах много больших командиров, которые во время Великой Отечественной войны Советского Союза с немецко-фашистскими захватчиками доказали свою преданность нашей Родине»⁶⁰.

Подтверждение слов Степанцева о мужественном поведении его товарищей в главном органе провокаций против командиров РККА и членов их семей — Особом отделе ГУГБ НКВД СССР — находим в заявлении упомянутого им Карпенко. В ней содержатся некоторые данные, касающиеся нарушений законности руководителями этого отдела. Например, Карпенко сообщает, что его сослуживец Дроздов рассказывал о случае, когда ему (Дроздову) помощник начальника отдела Рогачев предложил взять от одной арестованной «липовые» показания. На что тот ответил: «Я коммунист и на это не пойду». В ответ Рогачев сказал: «Что Вы боитесь, смотрите, Ушаков от арестованных берет жуткую липу и ничего, у него проходит и он имеет много хороших арестованных...»

После постановления ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1933 года «О грубейших нарушениях законности в следственной работе НКВД» в отлаженной машине репрессий произошел некоторый сбой, длившийся, впрочем, совсем недолго. Вскоре новый нарком внутренних дел Лаврентий Берия и Прокурор СССР Андрей Вышинский совместными усилиями все вернули на круги своя. Их «шеф» Иосиф Сталин тоже в очередной раз обманул партию и народ, когда на XVIII съезде ВКП(б) с пафосом заявил: «Что касается нашей армии, карательных органов и разведки, то они своим острием обращены уже не вовнутрь страны, а вовне, против внешних врагов».

На самом деле острие карательных органов и разведки (контрразведки) и в 1939 году, после ареста Ежова, Фриновского и их сообщников по произволу, продолжало быть обращенным вовнутрь страны. Военные контрразведчики из горьких потерь 1937—1938 годов, казалось бы, тоже должны были для себя извлечь большой урок, однако, как это ни прискорбно, такого не случилось и факты грубейшего нарушения законности продолжали иметь место и в последующие годы.

Лучшие умы Красной Армии чувствовали приближение трагедии 37-го года еще задолго до наступления этой календарной даты. Например, заместитель командующего войсками Приволжского военного округа комкор Иван Кутяков, так до конца и не получивший полного признания в качестве знатока военной истории и писателя, годом раньше предсказывал наступление мрачных времен для многих военачальников. В своем дневнике он 27 августа

1936 года пророчески размышляет: «Умер главком С.С. Каменев. Старик сделал свое дело и незаметно ушел восвояси... Наступает время, когда все ветераны гражданской войны уйдут из жизни: одних расстреляют, другие, как Томский, сами покончат с собой, третьи, как Каменев, уйдут в могилу»⁶¹.