Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.

Справедливости ради следует отметить, что к отдельным арестованным применялись и другие методы. Нередко у следователей не сводились концы с концами, и тут на помощь приходила партия, а точнее — партийная дисциплина, этот важнейший инструмент воздействия на арестованных из числа членов и кандидатов партии. Призыв к партийной совести, к признанию своей вины во имя высших интересов партии и страны, для разоблачения происков «врагов народа» играли в этом деле далеко не последнюю роль. Им всячески внушали мысль о том, что раскаяние и признание вины является требованием партии, что признаваясь во вредительстве, шпионаже, проведении терактов, подсудимый тем самым совершает благое дело для партии, народа и страны. Это хорошо подтверждается материалами следствия и процессами над Зиновьевым, Каменевым и их подельниками в 1936 г., над маршалом Тухачевским и его товарищами в 1937 г., а также над Бухариным в 1938 г. В личном письме И.В. Сталину «любимец партии» Бухарин в начале декабря

1937 г. вопрошал из тюремной камеры:

«...Но поверь, у меня сердце обливается горячей струею крови, когда я подумаю, что ты можешь верить в мои преступления и в глубине души сам думаешь, что я во всех ужасах действительно виновен. Тогда что же выходит? Что я сам помогаю лишаться ряда людей (начиная с себя самого!), то есть делаю заведомое зло! Тогда это ничем не оправдано. И все путается у меня в голове, и хочется на крик кричать и биться головою о стенку: ведь я же становлюсь причиной гибели других. Что же делать? Что делать?»²

Действительно, что же делать? Признаваться или не признаваться в инкриминируемых грехах? На сей вопрос каждый отвечал по-своему: одни выбирали первый путь (он, прямо скажем, тоже был нелегким), другие же (а их меньшинство) уходили в «глухую защиту», осыпаемые со всех сторон градом ударов. Тот же Н.И. Бухарин писал Сталину еще в середине января 1937 г.: «...И ничто, никто, никогда, ни при каких обстоятельствах и ни при каких лжесвидетелях... (будь хоть их легион), не заставят меня наклеветать на самого себя². Я могу ослабеть, могу перестать соображать, может быть, стану только мычать, но буду отбиваться от подлецов»³.

В данной главе речь пойдет о военнослужащих — командирах, политработниках и других категориях командно-начальствующего состава РККА, которые, схваченные по 58-й статье и находясь в нечеловеческих тюремных условиях содержания в различных городах Советского Союза, все же находили в себе силы и мужество сопротивляться прессингу следствия, противоречить и не соглашаться с ним, несмотря на применяемые к ним «меры воздействия». Еще раз повторим, что речь идет о сопротивлении лиц, носивших статус заключенных, арестованных по 58-й статье Уголовного кодекса, а значит «врагов народа». То была борьба за свои права, как человека, за права, закрепленные в соответствующих статьях «Сталинской Конституции». То была борьба самоотверженная, трудная, связанная с опасностью для жизни, борьба за спасение чести и достоинства воина Красной Армии, гражданина СССР. То была, в конце концов, борьба за самосохранение, борьба против распада личности и превращения ее в безвольную особь, низведенную до простейших инстинктов.

Формы такого сопротивлении были самыми разными, хотя выбор был и не так уж велик. Перечислим их, назовем, так сказать, поименно:

—    отказ подписывать протоколы допросов, содержащие сведения, вписанные туда следователем без согласия арестованного (подследственного), т.е. сведения, которые он не сообщал;

—    отказ от ранее данных показаний, добытых методами физического воздействия;

—    жалобы и заявления на имя Прокурора СССР, Главного военного прокурора, наркома обороны, руководителей партии и государства о своей невиновности и незаконных методах следствия;

—    отказ на суде признать себя виновным и подтвердить показания, данные на предварительном следствии;

—    самоубийство и попытки самоубийства.

Названные формы (способы) противодействия следствию являлись основными, их можно назвать активными. К числу других относились: сообщение заведомо ложных сведений о своих вербовщиках (вербовщике) в заговор (как правило, давно умерших); выявление и нейтрализация внутрикамерных агентов; «контрреволюционные, антисоветские» разговоры в камерах с осуждением методов следствия и отдельных следователей; оказание помощи сокамерникам, получившим физические травмы и увечья на допросах и т.п.