Удар шаровой молнии

– Нормально. Моя мачеха – удивительный человек. До сих пор любит отца и всех его детей считает своими. Сказала на днях, что Дуняша плохо одета и я могла бы позаботиться о сестренке. Да какая она мне сестренка?! Я и папашу-то никогда не считала родным!

– А Родион? Родиона ты любила. Не будешь ведь отрицать? А как он гордился тобой! Нам, студентам, все уши прожужжал, мы над ним даже посмеивались.

– Ладно, не береди, – попросила она, – а возьми лучше водки и пива…

Они снова напились и снова пустились в рассуждения о смысле жизни, не находя никакого смысла ни в жизни, ни в рассуждениях о ней. И это бы длилось бесконечно, если бы Майринг ни с того ни с сего не вспомнил:

– А знаешь, я ведь предсказал и Родькину гибель, и встречу с тобой в одном из своих юношеских стихотворений.

– Ты сочинял стихи? Забавно! А ну-ка, прочти!

Марк постарался сделать лицо серьезным и значительным, но мимические упражнения ни к чему не привели, и он принялся за декламацию как есть, с лицом трактирного выпивохи.

В небе трупы маранов

Кровь стекает с карнизов.

Ветер дует с пруда. Вечереет.

Среди лязга трамваев арии канареек,

Я едва различаю твою тень, Элоиза.

Мы бежим коридорами опустевшего здания.

В каждой комнате – свечи да мертвые головы.

<Мараны – в средневековой Испании евреи-христиане, впоследствии уничтоженные инквизицией>

Ты хохочешь, ты бредишь:

"Посмотри же, как здорово!

Эти стены еще берегут вековые предания!"

Элоиза, ты – ведьма, как и сестры твои францисканские!

Я устал поощрять ваши мерзкие прихоти!

Я прошу, больше в келью мою ты не приходи,

Чтоб на утро меня из петли не вытаскивали…

Дочитывая, он закрыл лицо ладонями, пытаясь остудить пылавшие огнем щеки.

Она молчала всего полминуты, постукивая ногтем о пивную кружку, продолжая отбивать ритм услышанных строф.

– Неплохо для юношеских стихов, – с натянутой улыбкой похвалила она. – Только проблемы с ударениями. «Арий канареек» и «в келью мою ты не приходи».

Так нельзя. Зато много страсти и насыщенный готический колорит. В общем, мне понравилось.

Марк сидел понурив голову. Ему было абсолютно наплевать на ударения.

Домой она вернулась раньше обычного. И Патимат, и отец еще сидели на кухне. Мачеха по-восточному суетилась вокруг мужчины, не смея утомлять его бабской болтовней.

– Они на днях уедут, – сообщила она Аиде и добавила шепотом:

– Поговори с отцом. Он ведь к тебе приехал.

Игорь Дмитриевич, разменяв шестой десяток, начал сутулиться, а раньше гордился своей офицерской выправкой. В армию его забрали с факультета журналистики, и он долгое время был военным корреспондентом. Потом стал редактором военной газеты в Дагестане. Там-то и встретил Патимат. И там же родился Родька.

Семь лет продолжалась безоблачная кавказская жизнь, пока он не получил сообщения о смерти мамы. Пришлось оставить военную службу и возвращаться в Казахстан, где осталась престарелая бабушка.

И опять все сначала. От рядового журналиста до редактора местной газеты.

Мать Аиды была обыкновенным корректором, тихой, скромной, малоприметной девушкой, каким-то образом сумевшей завладеть сердцем и мыслями своего начальника.

Игорь Дмитриевич сильно сдал, черты лица заострились, волосы, как всегда подстриженные ежиком, стали серебряными.

– Проголодалась, дочка? – сделал он шаг навстречу Разговор у них никак не получался. – Поздно ты с работы возвращаешься.

Он интересовался у Патимат, чем занимается Аида, но той удавалось уйти от ответа на столь щекотливый вопрос.

– Бывало я тоже так задержусь в редакции, а твоя мама меня потом ругает. Очень она нервничала, когда я задерживался. Думала, изменяю. А тебя пока ругать некому.

– Ты сильно переживаешь на этот счет? – Аида сидела к отцу в профиль и смотрела, как суетится мачеха, подогревая пирог и заваривая чай..

– Наверное, опасно для девушки возвращаться так поздно? Я слышал, в Ленинграде большая преступность.

– Да, папа, большая.

– Вот видишь. Я буду переживать за тебя когда уеду. Может, стоит сменить работу?

– Я подумаю.

– А кем ты работаешь, если не секрет?

– Секрет.

Игорь Дмитриевич опустил голову. Родная дочь давала ему понять, что он зря приехал, что он никому здесь не нужен и что нельзя склеить то, чего нет и никогда не было.

– Когда ты уезжаешь? – спросила дочь.

– Завтра – суббота? Думаю на понедельник взять билет на поезд. Дуняша просится домой, к маме.

– Зачем ты дал ей такое имя?