Удар шпаги

Итак, мы остались втроем посреди таинственного ночного леса, и что касается меня, то я ни за что на свете не пожелал бы себе лучшей компании. Фигура Саймона у костра представляла собой странную картину. Он сидел, подобрав под себя длинные ноги, склонившись, точно большая нахохлившаяся птица, над треснувшим древком своей излюбленной пики, которое он обматывал гибкими побегами лианы, и отблески огня играли на его умном волевом лице, выхватывая из темноты то изогнутый крючком орлиный нос, то косящий глаз, то крутой подбородок. На голове у него оставалось мало волос, и те, что остались, длинными седыми прядями свисали на его наморщенный лоб, так как стальной испанский шлем, который он обычно носил, лежал тут же, рядом с ним, на траве. Он тихонько насвистывал про себя мелодию старой военной песни, и ее веселые нотки, казалось, никак не гармонировали с его хмурым, озабоченным лицом и согбенной фигурой.

По правде сказать, это значительно лучше удавалось сэру Джасперу, который лежал на спине, мирно сложив руки на округлом животе, ибо, несмотря на жару и трудные переходы, наш маленький рыцарь стал заметно поправляться. Усы его, как и в прежние времена, были безукоризненно завиты и напомажены, а на узком, торчащем вперед подбородке начала отрастать тощая бороденка, чем он весьма гордился, хотя я не находил в ней ничего привлекательного. Он принарядился в парадное платье из гардероба Неда Солткомба, подогнав его под свою мерку, и выглядел достаточно комично в бархатном камзоле с кружевами на рукавах и воротнике, в пышном жабо и ярко-красных коротких штанах с разрезами, отвратительно сидящих на нем и перепачканных всем, чем только можно было испачкаться во время нашего нелегкого путешествия. Несмотря на все это, он был так же весел, как обычно, и болтал бы беспрерывно, если бы мы ему позволяли; как бы там ни было, он говорил два слова там, где мы оба успевали произнести лишь одно, и всё с единственной целью — помочь нам скоротать время и сохранить хорошее настроение.

Что касается меня, то я сидел, как обычно, на корточках, опершись спиной о древесный ствол, все такой же коротышка, как и перед уходом из Керктауна, лишь чуть, может быть, раздавшийся в плечах, зато годами выглядевший значительно старше сэра Джаспера, если судить по черной густой бороде, которую я отрастил, и по угрюмому характеру, отражавшемуся на всем моем поведении. Ничего удивительного в этом не было, ведь мало кто мог похвастать тем, что за такое короткое время сумел пережить столько, сколько пережил я после того, как отряхнул пыль Керктауна со своих сапог.

Той ночью я пребывал в довольно мрачном настроении, хоть и не знаю, почему, поскольку в желудке у меня переваривался отличный ужин, два добрых, испытанных друга находились при мне, равно как и моя верная шпага, а последствия лихорадки окончательно выветрились из моего тела. Тем не менее мысли мои блуждали далеко отсюда: тоска по дому становилась невыносимой, и я отлично понимал, не смея даже себе признаться в этом, что вовсе не отца мне страстно хочется увидеть, хоть я и не знал, находится ли он еще среди живых. Зато я не сомневался в том, что, невзирая на бесчисленные коварные ловушки, которые подстраивала мне судьба, я все еще тосковал по девице, одурачившей меня и заставившей расстаться с родимым кровом, и мечтал хоть разок поймать мимолетный взгляд ее черных глаз, полюбоваться ее стройной фигурой, грациозно плывущей через лужок в Крукнессе, услышать ее веселый смех и снова заметить маленькую прелестную ямочку на подбородке, прячущемся в складках ее пышного кружевного воротника. Так я лежал, погруженный в мечты и воспоминания о ней и о ее очаровательных манерах, пока сухая ветка, громко треснувшая в костре, не вернула меня к действительности. Некоторое время я молча глядел на сэра Джаспера, уснувшего с раскрытым ртом и беззаботно храпевшего на всю поляну, и завидовал его бодрости и оптимизму, но затем в моей памяти вновь всплыли дела и события минувшего; мне захотелось узнать, что стало с Ханиманом и Кроуфордом, я вспомнил о Бартлоу и о том, как он был наказан, и о многих людях, которых я знал и которые ушли в мир иной, но больше всего я сожалел о мастере Роджерсе, честном и отважном моряке, надежном и верном товарище. Вспомнив о нем и о его печальной судьбе, я непроизвольно вздохнул, и Саймон поднял на меня глаза, оторвавшись от своей работы над треснувшим древком пики.

— Скучаешь по дому, приятель?

— Верно, Саймон, ты угадал. Как бы мне хотелось очутиться сейчас снова в Шотландии!

— Ха-ха, эта девица Марджори все еще не дает тебе покоя, несмотря на свое коварство! — сказал Саймон. — Держись-ка подальше от нее, парень, когда вернешься домой: все они лживые и непостоянные — вспомни хотя бы историю несчастного индейца!