Дурново держал все это в голове, когда принимал московского обер-полицмейстера. Знал министр и другое: скоро его самого попросят из кресла. Недавно у него появился новый товарищ[34] – Горемыкин. Хитрый, гибкий, да еще из правоведов![35] Он и станет к Рождеству новым министром внутренних дел. Ивана Николаевича формально повысят, назначив председателем Комитета министров. Но должность эта мишурная и реальной власти не дает. Пора гвардии Александра Третьего на покой – идут новые администраторы. Ну-ну… Не есть ли визит Власовского началом очередной интриги, направленной против раненого льва?
К успокоению Дурново, разговор зашел о другом. Полковник очень вежливо, с полным чинопочитанием поднял кадровый вопрос.
– Ваше высокопревосходительство! Я позволил себе отвлечь ваше внимание, но тому есть важная причина. Уже чуть не год, как Москва лишилась начальника сыскной полиции, знаменитого Эффенбаха. Он по болезни вынужден был оставить должность. Сказать по правде, найти ему равноценную замену вряд ли представляется возможным…
Тут Власовский сделал глубокомысленную паузу. Иван Николаевич сразу вспомнил, о ком идет речь:
– Ах да! Мы ведь при отставке произвели вашего главного сыщика в генеральский чин, верно?
– Так точно! Эффенбаху назначена усиленная пенсия, и он произведен в действительные статские советники. Есть за что! В ходатайстве государю его высочество напомнили многочисленные заслуги этого человека. Тридцать три раскрытых крупных преступления! Дело о получении в Государственном банке по поддельным документам 222 тысячи рублей. Кража из Почтамта 120 тысяч рублей. Арест беглого кассира Петергофского казначейства с украденными 48 тысячами казенных денег. Убийство Викторовым своей любовницы с расчленением тела… Преступники Москвы все были у Эффенбаха в кулаке! А теперь он в отставке.
– Что же вы хотите от меня, полковник? Человека на его место?
– Такой человек уже найден, – быстро сообщил Власовский и тут же замолчал.
– Ну, Александр Александрович, договаривайте! – подбодрил министр подчиненного. – Человек найден, но вы пришли ко мне. Вас что-то не устраивает?
– Так точно. Он… он поляк и католик.
Дурново нахмурился:
– Продолжайте!
– Мы долго искали нового начальника сыскной полиции. Должность важная… Тем более после такого выдающегося деятеля, каким был Эффенбах. Все приличные отказывались. Наконец согласился коллежский советник Рыковский. Пришлось хвататься за него обеими руками… на безрыбье-то.
– Кто он такой?
– Бывший следователь по особо важным делам Московского окружного суда.
– Ну, это хорошая школа! Значит, ваш кандидат не посторонний делу.
– Именно так, ваше высокопревосходительство, – поддакнул обер-полицмейстер. – Рыковский опытен, имеет за плечами двадцать лет службы по Министерству юстиции. Окончил Варшавский университет. Но католик в Москве… Способен ли он усмирить наших жуликов? Следствие-то вести легко, когда сыщики злодея уже поймали. А ты попробуй сам поймай!
– Так. Но что вы хотите от меня?
– Рекомендацию, ваше высокопревосходительство. Нет ли у вас в министерстве человека подкрепить кадр МСП?[36] Временно. Хоть на два-три месяца! Опытный чтобы был и свой, православный. Такой и поможет в случае нужды, а главное, присмотрит за паном Рыковским. И даст нам по истечении командировки свое заключение: годится ли поляк для должности.
Дурново не раздумывал ни секунды:
– Есть такой человек! Именно как вам требуется.
– Кто он и где служит? – встрепенулся обер-полицмейстер.
– Надворный советник Лыков, чиновник особых поручений Департамента полиции. Лучший у них специалист по уголовному сыску.
– Лыков… А не он ли, ваше высокопревосходительство, в восемьдесят седьмом году был временным помощником начальника Варшавской сыскной полиции?
Министр улыбнулся:
– Он самый! Я тогда от покойного государя удостоился сильного неудовольствия… Гурко[37] представил Лыкова к награде за открытие с риском для жизни страшного заговора. А я замотался, забегался и… словом, позабыл толкнуть представление. И Лыков ничего не получил. Ну, так вышло! А спустя несколько лет их Величество вспомнили о том рапорте Гурко. Мне вышла оплеуха, а сыщику – Владимирский крест третьей степени. В седьмом-то классе![38]