Ударивший в колокол. Повесть об Александре Герцене

Однажды небольшая компания, не герценовская, совсем другая, собралась на вечеринку у братьев, носивших странную фамилию Скаретка. Друзья — там был поэт Соколовский, художник Сорокин, отставной офицер Ибаев, чиновник Уткин — удивились тому, что на столе необычно много вина. Один из братьев, отставной поручик Иван Скаретка, объяснил, что сегодня высокоторжественный день его ангела, то есть, попросту говоря, именины. Друзья не знали, что вино куплено на деньги, отпущенные для этой цели полицией, и что в комнате за ширмой притаился сам московский обер-полицмейстер Цынский. Провокация удалась. Когда друзья, основательно нагрузившись, затянули песню, сочиненную Уткиным:

Боже! Коль силен еси,
Всех царей во прах меси..

Из-за ширмы вышел обер-полицмейстер, и друзей немедленно подмели. Пошли обыски. У Соколовского нашли письма Сатина, у Сатина — письма Огарева, у Огарева — письма Герцена.

На следующий день после этого полицейского спектакля Герцена разбудил камердинер Огарева. Спросонья Александр не сразу сообразил, где он, как сюда попал камердинер Огарева и что он говорит. Через минуту все понял: Огарева взяли. Почему? Вот этого он не понимал. Впрочем, в эту пору повышенной подозрительности могли укатать человека просто за вольные разговоры. А уж их-то ни Ник, ни Александр никак не чурались.

Однако не в натуре Герцена было оставаться бездеятельным. Надо выручать Ника. О себе он не думал. Первая мысль — обратиться к отцу. У старика Яковлева должны были сохраниться могучие связи в сферах. Но ведь отец все и всех презирает. Хотя Ника он и признает как родственника, но и к нему относится пренебрежительно, так же как — и это главное — к высоким сферам.

Тут Герцену пришло в голову: а не обратиться ли к Зубкову? Все же он бывший декабрист, правда, из мало прикосновенных и горячо покаявшихся. Но все-таки чуточку отсидел в Петропавловке. А сейчас хоть и щеголяет либерализмом в узкой компании, однако состоит при московском генерал-губернаторе Голицине и, говорят, у него в большой милости. А к Герцену благоволит.

Решено! Герцен мчится к Зубкову за Воронцовское поле. Узнав, что Огарев взят, этот вольнодумец изменился в лице и наотрез отказался хлопотать перед генерал-губернатором. Не дослушав его благоразумных советов вести себя потише, Герцен выбежал из его дома, поклявшись, что больше ноги его там не будет.

Он решил толкнуться к дяде Льву Алексеевичу, камергеру двора и сенатору, разжалобить его, черт побери! В конце концов есть у него сердце или нет!

Александр вернулся домой и застал Льва Алексеевича и своего отца за интересным занятием. Они рылись в его книгах, что-то отбрасывали, Сен-Симона например, даже «Девственницу» Вольтера, причем опасались поручать слугам относить книги в коляску, а сами делали это. Умилительное зрелище являли собой эти два высокопочтенных старца, таскавших охапки книг в коляску!

Тут только Саша понял: ждут его ареста… Это показалось ему до того нелепым, что он рассмеялся. А впрочем…

Ему подали письмо, полученное в его отсутствие: Михаил Федорович Орлов звал его сегодня к обеду. «Будут Чаадаев и Николай Раевский», — приписал он.

Это, конечно, само по себе заманчиво, особенно Чаадаев, с которым Саша давно мечтал познакомиться. Но главное, не может ли Орлов выручить Ника? Хотя сам он сейчас не у дел, даже в опале, но ведь брат его, Алексей Федорович, — ближайшее лицо к царю. Он и вымолил у царя прощение Михаилу. Он выбрал для этого удачный момент, когда царь шел в дворцовую церковь приобщиться святых тайн, пребывая в некотором размягченном состоянии. Царь потом жалел о своей минутной слабости, молвив как-то сокрушенно: «Михаила Орлова следовало повесить первым…» Он так бы и сделал, не посмотрев, что Михаил Орлов — герой Отечественной войны и его войскам капитулировал Париж. Царь никогда не забывал признания Сергея Трубецкого, намеченного декабристами в диктаторы и устрашенного властолюбием Пестеля: «Его должно заменить Орловым…»

Итак, решено: к Орлову!

Приоделся. Сделал это тщательно, расстался с вольностями в одежде: долой берет и трехцветный шарф. Он знал, что Чаадаев большой модник и придерживается строгого вкуса в костюме. Саша не хотел первым же впечатлением отвратить его. Извозчика не взял, понесся едва ли не вприпрыжку — Пречистенка рукой подать.

За столом Герцен самый юный, ему ведь только двадцать два. Орлов — богатырь по сложению и с лицом античного героя — старше более чем вдвое. Чаадаеву пошел пятый десяток. Моложе их Николай Раевский, ну, и сестра его, жена Орлова Екатерина Николаевна, из-за твердости своего характера прозванная «Марфой-Посадницей». Герцен тогда еще не мог знать, что Екатерина Николаевна послужила Пушкину моделью для образа Марины Мнишек в «Борисе Годунове». Только много лет спустя кто-то, читавший письмо Пушкина к Вяземскому, процитировал оттуда строчку, написанную с фамильярностью, которую Пушкин иногда допускал по отношению к своим героям: «Моя Марина славная баба: настоящая Екатерина Орлова! Знаешь ее? Не говори, однако ж, этого никому».