Ударная сила

А как поведет себя Сергей теперь, на «большой» комиссии? Что означают его слова: «Эту бомбу надо рвать не тут»? Что не назрел тот момент, объективные условия? Так он считает? Или все не то и не так? И как должен поступить ты, Фурашов? Не выступать? Посмотреть, как станут развиваться события? Но можешь ли ты умолчать, если в новой «сигме» все преимущества налицо? Тут альфа и омега, тут смысл того дела, которому служишь! А если... не наступили те «объективные условия»? Тогда дело легко поставить под удар... Словом, дилемма, черт бы побрал!

Он так и не решил, как поступит на комиссии, не решил до той самой минуты, когда дверь купе с визгом откатилась и проводник объявил:

— Товарищи, вставайте. Москва.

В разреженном, еще прохладном воздухе под сводчатым стеклянным куполом вокзала — перемолотный галдеж пассажиров, переклики носильщиков: «Поберегись!», из репродуктора — перепончато-рвущие объявления о камере хранения, детской комнате, экскурсиях по столице. Все сливалось в гул и грохот, и неожиданно атмосфера эта напомнила Фурашову давние дни первой академической сессии. Сидели ночами, готовились к экзаменам, утром вставали трудно. И тогда-то Сергей Умнов придумал: вносил в комнату общежития пустое мусорное ведро, ставил на дно будильник — утром жестяной грохот заставлял ошалело подхватываться всех...

Фурашов улыбнулся и налегке, только с портфелем, потому что не собирался задерживаться в Москве — вечером в обратный путь, — заторопился, обгоняя пассажиров, из-под стеклянного купола вокзала на площадь, полупустынную, с жиденьким рядком разномастных машин-такси, опоясанных по бокам шашечными поясками.

Метро еще не работало — было без двадцати шесть, торопиться некуда: не ехать же в такую рань, будоражить Костю или Сергея? Заседание комиссии в десять, в кабинете маршала Янова. Впереди целых четыре часа! Фурашов подумал: пойти пешком через всю Москву? Как раз явится ко времени и, возможно, приведет после бессонной ночи в порядок мысли. Да, почти год, по существу, не видел Москвы — посмотрит!

Он свернул направо, под мост, по которому с шумом пронеслась переполненная электричка. Низкое медно-красное солнце выглазурило дома и еще невзмутненный прохладный воздух розовой прозрачной пленкой. Позванивали трамваи, выворачиваясь из темного чрева моста; по мокрой, политой проезжей части троллейбусы шуршали, как по расплавленному асфальту. Шаги отдавались в пустынной улице, гулко, четко.

У перекрестка, на Садовом кольце, Фурашов чуть не столкнулся с трамваем, вывернувшимся из-за поворота, — длинный дребезжащий звонок заставил Фурашова оторопело остановиться. Мелькнула белая косынка вожатой; распахнутые, битком набитые вагоны с железным, сверлящим скрежетом пронеслись всего в метре, обдав ветерком и спертым теплом. И только тут Фурашов увидел — тротуары гуще заполнились людьми — и понял: отмахал от вокзала добрый путь; за раздумьями, верно, не заметил, как бежало время. «Галопом бегу — и Москвы не увижу». Там и сям торчали изломанные шеи кранов, на площади достраивался высотный дом с башенками и острым, как пика, шпилем; два игрушечных крана чудом прилепились у его макушки. Москва... Она явно хорошела, наряжалась. С приглушенной, тупой тоскливостью кольнуло: «Вот уехал, бросил. И с Валей бы...» Желтая «Победа» с зеленым глазком вынеслась из-за угла противоположной стороны улицы, и Фурашов внезапно подумал: «А если... махнуть на Октябрьское поле, посмотреть, где жил... Успею!»

Вскинул руку.

Водитель — курносый, редкозубый — вез скоро; на улицах, на переходах теперь было полно народу, и шофер посмеивался, крепкословил, когда кто-либо неосторожно, торопливо перебегал перед самой машиной.

На Октябрьском поле, у дома, Фурашов попросил остановиться, вылез из машины. Внизу, по первому этажу дома — стеклянные витрины универмага, заставленные манекенами, образцами товаров. Рядом достраивался новый дом, дальше вставал остовами целый район застройки. И теперь, как тогда, когда Фурашов в прошлом году искал здесь свой дом, тоже возвышались краны, их было не меньше, но уже дома теперь не торчали одиноко, как зубы в щербатом рту, — высокие коробки встали плотно, одна к одной.

За год много утекло воды... Фурашов обошел дом, взглянул на знакомые окна на третьем этаже. Глухо затянуты шторы — в красно-желтую веселую клеточку. Интересно, кто живет? Почему подумал как об утраченном, невозвратном? Все из-за Вали?.. Человеку всегда кажется, что, поступи он иначе, все было бы по-другому, лучше...

Шофер, выпятив мягкие пухлые губы, с прищуром смотрел на подходившего к машине Фурашова.

— Что, подполковник, жил, что ли, тут?

— Да.

— В райское место небось перебрался?

— Из Москвы уехал.

Шофер присвистнул удивленно.

— Чего так?

— Бывает...

Может быть, вот такая неожиданность — человек сам уехал из Москвы — расположила водителя, он крякнул:

— Молодец! Другому москвичу горы золотые на стороне давай — так из московского подвала ни ногой!