Ударная сила

— Ахти, господи! — Старуха всплеснула руками, подхватила ящик. — Я пойду... Завтра, завтра ужо зайду!.

Варя стояла онемевшая, она не слышала слов старухи, не видела, как та выскользнула за дверь...

 

Вторые сутки Варя не отходила от постели Петра, сидела днем и ночью в маленькой и тесной палате, у тумбочки, в напряжении и тишине прислушиваясь к тому, что происходило на койке. В палате царил полумрак, и в этом полумраке казалось, что стойка прибора особенно высоко вздымалась над кроватью, и Варя, обращенная в слух, чутко улавливала неровное, с провалами дыхание Петра и даже будто слышала, как медленно истекал физиологический раствор из цилиндра по трубкам в прикрытую одеялом руку Метельникова.

Ее сначала не хотели допустить в палату, да и сестры по первости смотрели на Варю с недоверием и отчуждением: чего тут путается, и без нее — вроде не видит — дел позарез, с ног сбиваются!

Начальник хирургического отделения, к кому провели Варю в тот первый день, когда она приехала в Егоровск, вежливо усадил и, положив руки на стол, взглянул из-под очков устало и равнодушно: что надо этой молодой девушке? Он только что закончил сложнейшую операцию, она длилась три часа сорок минут, в руках и ногах у него еще застоялый гуд, а перед глазами кровавое месиво: порванная живая ткань, раздробленная тазобедренная кость... Гарантий никаких: возможно, один шанс из ста... Что же этой девушке надо? Если на работу, так он явно не то просил у кадровиков — ему нужна опытная хирургическая сестра, а эта...

— Так, слушаю вас.

— Я о Метельникове, Петре Метельникове... Что с ним, доктор? Как он?..

Только тут врач заметил возбуждение этой симпатичной девушки с косой — она даже подалась со стула к нему, и глаза ее, удивительно большие, густо-васильковые, ожгли и мольбой, и ожиданием, и боязнью. Врач невольно съежился за столом. Метельников... Да, это тот самый сержант-ракетчик...

— А вы... кем ему доводитесь?

— Жена. Что с ним?

— Гм... Ему сделана операция. Попал в аварию. Кажется, герой... Положение тяжелое, но думаю...

Он замолчал, будто озлившись на себя, ниже пригнулся к столу, и насупленное, сморщившееся лицо его выдавало гнетущую усталость. Помедлив, бесцветно добавил:

— Пока больше ничего сказать не могу... — Он поднялся, давая ей понять, что разговор окончен.

И тогда Варя сказала тихо, возможно, щадя его усталость, но так твердо, что потом, за эти два дня вспоминая, сама удивлялась, как это вышло:

— Я никуда, никуда, доктор, не уйду отсюда! Буду рядом, что бы ни случилось... Допустите! Ему со мной будет легче. Знаю. Допустите!

— Он не приходит в себя...

— Все равно! Все равно...

Врач смотрел сурово, даже будто бы зло, но потом нажал кнопку звонка. Вошла сестра.

— Допустите в восьмую... — И когда у сестры изобразилось на лице недоумение, добавил: — Да, к оперированному Метельникову.

Сестры поначалу не замечали ее, сидевшую у тумбочки в углу, — они ходили в палату, делали уколы, меняли кислородные подушки, проверяли отток физиологического раствора, однако к вечеру принесли ей ужин, ночная сестра попросила проследить за дыханием, подержать подушку. Варя несмело взяла из рук сестры холодную резиновую упругую подушку, а к утру освоилась, вместе с сестрой делала процедуры, на миг только выскальзывала из палаты, чтоб сменить ледяной компресс, тампон, подстилку, вновь торопилась к нему, чтоб он ни на минуту не оставался без присмотра. В эти двое суток тут, в хирургическом отделении, когда видела больных на костылях, с палочками, перебинтованных — больные высыпали днем в коридор, — она забывалась, ей казалось, что еще идет война и она, Варя, со своими подружками, как тогда, в сорок четвертом, помогает в том эвакогоспитале, что размещался временно в их школе в Акулино. Они читали раненым газеты, книги, танцевали, пели частушки, мыли полы... «Сейчас то же, то же самое!» И вот он, ее Петр, он не просто, спасая ракету, попал под колесо тягача, — он, как на фронте, ранен. Тяжело ранен. И она рядом с ним. Она не верит, что это все, что это конец, нет, нет, нет! Пусть врач, начальник отделения, кажется, считает иначе, недаром оборвал фразу, сказав лишь: «Положение тяжелое, но думаю...» Он заходит в палату часто, долго сидит на табуретке перед кроватью, суровый, слушает, морщится, молчит, уходя, отдает сестрам короткие распоряжения, роняет:

— Все теперь зависит только от него самого...

Но она думала по-своему: не только от него самого.

Ведь был же в том эвакогоспитале случай — о нем в Акулино все знали. Она как сейчас помнит фамилию раненого — Георгий Россохин, без правого глаза, без правой руки, отрезанной у плеча... Он срывал бинты, не ел, отказывался сообщить адрес эвакуированной семьи и даже делал попытку выброситься с третьего этажа, случайность помешала: зацепился халатом...