Удавшийся рассказ о любви

– Тебя. Скажи – тебя… Лариса! Как не совестно!

– Рада тебя видеть.

И продолжала – она слышала, конечно, о головокружительном его продвижении. Знает и о его месте в нынешних верхах, но… но девочки у нее скромны, обычны. Зачем они ему? (Столь крутое начальство пусть развлекается где-то у себя.)

– Какие девочки! Я тебя искал. Тебя, Лариса…

В это она уж совсем не могла поверить. Глупости.

– Напрасно не веришь! Я помнил. Да, забывал… Да, время… Но все равно помнил о той нашей встрече. Представь… Я вдруг узнал, где ты, – и словно бы вспыхнул. Импульс чувственный, мгновенный, минутный. Но такой силы!..

Она не знала, что и подумать. (Он хотел ее.)

Вьюжин, чувствуя себя чуть свободнее, снял свой замечательный светлый плащ. А из бумажной сумки извлек тяжелую бутылку. Шампанское… С разрекламированной красной полосой, перечеркивающей этикетку по диагонали.

– По старой памяти, Лариса. Побудем вместе… Позволишь, а?

Она выбирала: возмутиться громко? или с легкой издевкой? Осадить здесь мужчину (она умела) – проще всего насмешкой.

Но Вьюжин сказал, словно бы держал наготове:

– Между прочим, на ТВ сейчас кадровая смена. Чистка. Изгоняют стариков – в том числе гонят и Тартасова.

Вот тут только Лариса Игоревна заалела. Ей напомнили… На миг смутилась. Но сказала четко и строго:

– Я к Тартасову давно остыла.

– Понимаю. Но все-таки… По старой-то памяти ты ведь не захочешь, чтобы его выгнали?

Она пожала плечами – мол, не знаю. Как тут знать!.. Тянула минуту. Нарочито подзадержалась с ответом. И все же она произнесла:

– Не захочу.

– Вот то-то. Это ведь важно… Знаешь, это важно всем нам. Именно всем нам, мало-помалу стареющим, важно поддерживать друг друга. Хотя бы на расстоянии…

И Вьюжин опять просительно сказал:

– По старой памяти, а?

Кивнув, Лариса Игоревна сделала первый шаг. Взяла телевизионного барона под руку. Вывела из кабинета… Она постарается. Она барону придумает… послаще! Улыбаясь, владея собой и, однако же, с некоторой паникой погружаясь в нечаянную ситуацию (Тартасов и Вьюжин не должны столкнуться), Лариса Игоревна вела Вьюжина под руку. Уводила.

– Сюда. – С нелегким сердцем она вела мужчину в резервную комнату. Но здесь уже проще. Ни девочки и никто другой не войдет сюда без ее вызова. Лариса Игоревна здесь отдыхала.

В руке, не забыл захватить, он нес шампанское. С диагональной полосой… Бережно поставил бутылку на столик.

– Чудная комната. Здесь мило. Здесь тихо, – шептал Вьюжин, уже настраиваясь на ласку.

Да, тихо.

Она отвела его руку.

– Я приведу тебе замечательную девочку. Лялю.

– Нет.

– Тебе понравится.

– Нет и нет! – Вьюжин решительно (но шепотом) ей объяснил, что он стареющий мужчина и что не все так просто. У него уже проблемы – какие? – а такие, к примеру, что он не может с незнакомыми. Уже не может. Не может и не хочет. Никаких девочек. Только с теми, с кем раньше. Он хмыкнул: только по старой памяти…

И подрагивающими руками Вьюжин, импозантный, солидный и лысоголовый (а когда-то был худощав, легок! а как остроумен!), стал бережно снимать с Ларисы Игоревны ее бежевую кофточку. Нервничаю, сказал он. Очень нервничаю. Тогда Лариса Игоревна села на постель. Обычно здесь отдыхала. Постель чиста, опрятна. Не нервничай, разденусь сама…

А он все спешил, говорил: проблема стареющего Вьюжина была не только в цепкой (неотпускающей) памяти прошлого… Не только в необходимо повторяющейся любви знакомых ему прежде дам, но и в том, что с каждым годом (с возрастом) ему даже со знакомыми удавалось все меньше и меньше. В последнее время удавался лишь пресловутый «президентский» секс, да и то вариант… оральное счастье… Доставлямое женщине – да, блажь, ты права! блажь, причуда, выворот, но иначе все напрасно и без удовольствия. Все впустую…

– Да как же так! Да ведь нехорошо… – Лариса Игоревна посмотрела ему в глаза.

Она и рассердилась на него, и огорчилась (за него). Женщина старого закала с неохотой понимала эти нынешние вариации постельной новизны. Ляп. Дурацкие затеи! (Дурацкие затеи никогда не кающихся мужчин.) Однако сдержалась. Мысль о жертвенности уже душила ее. А Вьюжин торопился ей объяснить – пойми, это по всему миру, Лариса, это беда. Прошу тебя, пойми! Все высокие начальники, министры, все большие шишки этим болеют, наша беда… кабинетная беда… нам сочувствовать надо! – Шампанское шипело. Вьюжин глотком выпил свои полстакана. «Посочувствуй мне. Посочувствуй… Я жалкий!.. Долго тебя искал. Я заслужил…» – бормотал, спешил он, снимая с себя замечательный костюм-тройку. И вдруг запутался в развязывании галстука.

Ей стало проще, когда стало понятнее. Жизнь его достала. «Жалкий?..» – вопросительно подумала она, ожидая и прикрывая руками похолодевшие груди.

* * *

За стеной Тартасов тоже пытался выразить Гале свое сложное чувство:

– …По-особенному чувствуешь женщину, если в долг. Вот, скажем, я… Я уже по-новому ощущаю твою грудь… твою талию, попку… Совсем иное ощущение. Давай же. Давай еще раз… У-ух!.. У-ух… Метко?

– Ого-о.

– У-ух.

– Ого.

– У-ух.

– Ого.