Удавшийся рассказ о любви

– У твоего папаши пил, – и Лапин повторяет выражение Ширикова: – Светский раут.

Квасницкий подхватывает с милой своей улыбкой:

– Я их не люблю. Я тоже там себя скованно чувствую.

Квасницкий наливает, предлагает курить трубку. У него здесь полно трубок – прямые, гнутые, каких только нет – коллекция целая. И тут же желтая пахучая мякоть табака «Золотое руно».

Они пьют, время идет. Запах табака обволакивает комнатку, и Лапину на минуту кажется, что это запах чьей-то беды. В обостренности внимания Лапин слышит за окном веселый и громкий сигнал машины. Сигнал повторяется.

– Пора, – говорит Лапин и прощается.

– Куда? В такой-то день? – удерживает Квасницкий, но Лапин уходит. Надо, надо. Что же делать, если именно девятого мая он договорился поехать с Щемиловкиным. Нет, не изнасилование. Грабитель. Ничего интересного. Уже сознался. Пока…

* * *

Лапин спускается вниз и выходит на улицу. Перейра-Рукавицын машет ему рукой из своей великолепной американской машины:

– Привет, Юра!.. Какой денек, а?!

Здесь же неподалеку стоит Щемиловкин, такой громадный, большой человек, ограбивший маленький магазинчик. Щемиловкин сознался и теперь должен указать место, где спрятано краденое.

– Может быть, вспомню это место. Кажется, вспомню – сам закапывал…

Щемиловкин говорит тихо, еле слышно. Он не ожидал, что придется ехать в такой роскошной белотелой машине. Он стоит перед машиной, в которую Лапин предложил ему сесть, он мнется и смотрит на свои ноги – не грязные ли…

На втором перекрестке им приходится переждать идущие с парада колонны.

– Хорошо идут! – говорит Перейра-Рукавицын, ложится на руль обеими руками и глядит.

Хвост воинских машин и зачехленных орудий трогается, медленно движется – одна машина за другой – и, наконец, иссякает. Лихо повиливая рулем, Рукавицын обгоняет несколько машин и опять начинает ползти. Теперь это уже по доброй воле: он разглядывает спортсменов, в основном спортсменок. И только Щемиловкин, сидящий сзади, едва ли кого-нибудь сейчас разглядывает. Впрочем, они все трое смотрят. Слишком красиво идут девушки в белых майках. Смеются, сияют.

– Хорошо идут, – повторяет и Щемиловкин сзади.

Детей с флажками Рукавицын не разглядывает. Одним махом он вылетает на Пятницкую, проносится по Добрынинской площади.

– На Каширу, что ли? – спрашивает Рукавицын.

– На Каширу, на Каширу. Обязательно на Каширу. Здесь должен быть где-то поворот, – быстро говорит Щемиловкин.

Щемиловкин вытягивает шею, он напрягается весь, вглядывается, будто его больше других беспокоит то, что они могут сейчас не найти краденого.

– Сейчас поворот будет. Обязательно будет. Поворотик такой. И указано, – повторяет Щемиловкин.

Перейра-Рукавицын резко тормозит. На дорогу выбежал мальчишка с букетом сирени на продажу. Купив сирень, Рукавицын с рывка гонит машину по изгибающемуся влево шоссе.

– Не шали, – говорит Лапин.

– А знаешь: можно бы взять всех наших и катануть вот так за город… А?

– Можно. (Но ведь всем вам некогда.)

И Лапин, повернувшись, сурово спрашивает у Щемиловкина:

– Так едем?

– Так! Так!

Теперь и Щемиловкин восхищен, подавлен машиной и скоростью, нет, именно восхищен – все забыл. И нет этого маленького магазинчика, нет Лапина и дыры в потолке, пробитой ржавым ломом, – скорость, перелески, как бы сон минутный.

– Летим, – говорит Рукавицын, и Щемиловкин вдруг приободряется этим.

– Музыку включи, – просит Щемиловкин почти естественным тоном. Музыка уже звучит, Щемиловкин улыбается, будто только что подтвердил свою давнишнюю догадку насчет музыки, которой не может не быть в такой машине.

Рукавицын сделал объезд и вымчал на Молоковский поворот. Теперь Щемиловкин почти непрерывно показывает. Асфальт кончился. Машина полезла на бугор, то взлетая, то падая вниз.

– Не гони так.

– Головы! – крикнул Рукавицын. И первый пригнулся.

Они проехали узенькую полоску насаждений, проскочив под самыми ветками.

– Здесь где-то, – говорит Щемиловкин. – У этих вот бугров.

Они останавливаются. Выходят. В глаза бьет зелень, пахнет травой и землей.

– Что? Нас опередили? – шутит Рукавицын.

За бугром действительно еще одна машина – грузовая. Много людей, некоторые с играющими на солнце медалями. Ветераны приехали вспомнить свои боевые места. Тут же и женщины, дети. Скатерть на траве, снедь, хлеб и сверкающие горлышки бутылок на зеленой траве. В одиночку или по двое мужчины бродят по буграм и ямам, по обвалившимся окопам.

Щемиловкин наконец указывает место. Щемиловкин опять погрустнел, скис. А солдаты все бродят и бродят по линии бугров.

Мораль и так на виду. Дескать, мог бы вот так же ходить по буграм, по окопам, папироску, скажем, посасывать. Или, скажем, с женой приехать и расположиться где-нибудь здесь, залечь на травке, на одеяле жестком. Плохо ли?.. И Лапин лишь говорит Щемиловкину:

– Копай быстрее.