Удельная. Очерки истории

Беда пришла через неделю после начала войны. «Я проснулся в тот момент, когда меня целовал отец, – вспоминал Б. Гусев. – Он стоял над моей кроватью, в черном драповом пальто, которое надевал лишь поздней осенью, и улыбался своей редкой, особой, загадочной улыбкой... Потом я увидел через окно: по саду к калитке шли четверо: вперед – отец в черном пальто, с небольшим чемоданчиком в руках; за ним трое в штатском, один из которых нес охотничье ружье отца. Они подошли к стоящей на улице черной „эмке“, отец и двое сели сзади, третий – рядом с шофером, и машина тотчас поехала к шоссе. Было семь часов утра. В комнату вошла мама. Смуглое лицо ее было серым».

О судьбе Сергея Борисовича стало известно только после его реабилитации в 1958 году. Увы, посмертной... И только в 1991 году Борису Сергеевичу Гусеву удалось ознакомиться с делом отца. Оказалось, организованную им исследовательскую экспедицию на Байкал объявили шпионской акцией в пользу Японии. В постановлении Особого совещания от 22 июня 1942 года (следствие шло больше года!) значилось: «Гусева-Глаголина С.Б. как социально опасный элемент заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 1/VII 1941 г.».

Дальнейшая его судьба неизвестна. Согласно справке, выданной после войны Выборгским ЗАГСом, С.Б. Гусев-Глаголин скончался в Ленинграде 22 июня 1942 года. Хотя в начале войны родным стало известно, что его с партией заключенных отправили на Урал – в Златоуст. Б.С. Гусев не исключает, что отца расстреляли в лагере, неслучайно в справке Военного трибунала Ленинградского военного округа от 1958 года о реабилитации С.Б. Гусева-Глаголина значилось: «Постановление от 22 июня 1942 года отменено за отсутствием состава преступления»...

* * *

В тяжелые месяцы блокады жителям Удельной пришлось сполна пережить горе и лишения, выпавшие на долю всех ленинградцев.

«Мы жили на Большой Осиповской улице (ныне – Дрезденская улица), дома все были деревянные, – вспоминала удельнинский старожил Антонина Степановна Качанова. – Около дома выкопали бомбоубежище, но с холодами в него не ходили... Осенью собирали желуди, позднее – из-под снега – оставшиеся листья на огородах в Коломягах, которые заквасили на щи. Их хватило до Нового года. В памяти остались ужасные бомбежки и стрельба из наших зениток, грохот стоял ужасный, спать было невозможно. В Сосновском лесопарке вырубили часть леса и сделали военный аэродром. В нашем дворе почти месяц стояли солдаты с полевыми кухнями, нам давали оставшуюся кашу.

...Я с отцом ходила пилить дрова за 200 г хлеба, но потом он очень ослаб, и 7 января, в день своего рождения, умер. Мы положили его в гроб, который он заранее сколотил из оставшихся досок, и отвезли на санках на кладбище в Шувалове, где тоже за могилу надо было отдать 400 г хлеба. ... Через несколько дней слегла от голода бабушка. ... А в марте она умерла. Я зашила ее в простыню, чтобы отправить на сборный пункт для захоронения на Пискаревском кладбище, но дворники тоже просили за это 400 г хлеба, мы не смогли отдать свою норму, и бабушка у нас лежала на кухне целый месяц, у нее крысы обгрызли все лицо. Крысы не давали покоя, по ночам шарили по дому, ели все кожаные вещи, даже съели мой кошелек, который был в кармане».

По воспоминаниям А.С. Качановой, отоварить продукты по карточкам в Удельной оказалось сложно, так как машины приходили в магазин на Скобелевском проспекте очень редко. Занимать очередь приходилось с шести часов утра, а потом стоять на морозе иногда до трех-четырех часов дня.

Еще одной блокадной реликвией Удельной можно назвать бывший магазин Башкировых на пр. Энгельса, 83-85. Впрочем, называли его по-старому – «Башкиров», а еще по-простому – «Башкира». Здесь местные жители тоже отоваривали продуктовые карточки. Именно этот магазин имел в виду писатель Борис Сергеевич Гусев, в своей повести «Уготованная судьба», а еще раньше – в «Сережином круге».

«Дома на Поклонной ложились рано, чтоб в шесть уже встать и идти в булочную, – писал Б. Гусев в „Сережином круге”. – Придешь – на дверях замок, а у стенки жмется очередь, все закутанные, кто платки накрутил, кто одеяло. В семь гремит замок, и все спешат зайти в помещение, здесь хоть ветра нет. Продавщица при свете коптилки ножницами вырезает из карточки талоны на завтрашний день (вперед давали только на сутки) и затем отвешивает кусок совсем черного, тяжелого, непохожего на хлеб хлеба...»

В средней школе № 12 на проспекте Энгельса, почти напротив улицы Рашетова, во время блокады базировался 19-й батальон МПВО.

«Это был женский батальон, мужчины только начальники, – вспоминает Дина Давыдовна Кац, служившая в этом батальоне по мобилизации с февраля 1942 года. – В этой школе мы жили в казарме: роты „дегаз“ (дегазационная), медико-санитарная и пожарная. В небольшом здании рядом располагался взвод наблюдения и разведки, в котором я начинала службу, штаб и химическая лаборатория. Во время бомбежек мы наблюдали за возникновением очагов поражения, тушили пожары, разбирали дома на отопление, отвозили покойников на Пискаревку...»