Удержи меня

И я, сама не понимая, зачем, согласилась.

Мы просидели в небольшом кафе в центре почти до самого вечера, разговаривая о чем угодно, кроме того, что связывало нас на самом деле. Странно – сидят двое обманутых супругов и, вместо того, чтобы поливать своих обидчиков, беседуют о кино, о спорте, еще о какой-то ерунде. Артем увлеченно рассказывал о танцах, которыми занимается его дочь, и тут у меня в голове что-то щелкнуло – да ведь эта его Маша и моя знакомая «Эльвира» – один и тот же человек! Точно, вот где я видела ее раньше! О, Господи, как они, должно быть, смеялись с Даниилом в тот день, когда я влезла со своим сочувствием и вопросом о лекарстве! Мне кровь бросилась в лицо от воспоминания об этом, и Артем заметил:

– Что с вами, Оксана? Вам плохо?

– Н-нет, – пробормотала я, вытирая лоб платком. – Просто… душно здесь…

Артем подал мне стакан минералки, я судорожно глотнула. Черт возьми, какая я дура… Почему мне в голову не пришло сопоставить все эти кусочки в одну мозаику? Хотя… что бы мне это дало? Ну, не драться же с этой полуживой мумией, правда? И что Городницкий нашел в ней? Ведь не из жалости он с ней встречается, нет в его лексиконе такого слова! Он никого никогда не жалел, называл это профессиональной деформацией – мол, сострадание мешает врачу работать. Тогда – что? Что связывало его с этой женщиной? Неужели… он любил ее?

Извинившись перед Артемом, я встала из-за стола и, не разбирая дороги, пошла к выходу. Он догнал, предложил довезти, и я неопределенно кивнула. Прощаясь у моего подъезда, Артем попросил разрешения позвонить, и я оставила ему номер мобильного, хотя зачем – сама не поняла.

Свекор был дома, они с Максимом смотрели какой-то фильм и жевали чипсы, запивая их яблочным соком.

– Мам, а ты где была весь день? – обернулся ко мне сын. – Я уже дома давно, а тебя все нет.

– Сидела в кафе с тетей Яной, – выкрутилась я, снимая сапоги. – Как тебе танцы?

– Ты не представляешь, что случилось! – сын оторвался от телевизора и чипсов и пошел за мной на кухню. – Юльке Смирновой не дали первое место! Мама, это было так нечестно! Они танцевали лучше всех, даже зрители возмущались, потому что те, кто первое занял, вообще некрасиво выглядели, и танцевали они намного хуже. Юлька плакала…

Меньше всего на свете мне сейчас было жалко эту самую Юльку, чья мать отняла у меня мужа, но не говорить же об этом Максиму! Я только покачала головой и промолчала, а сын еще долго не мог успокоиться, до тех пор, пока не настало время укладываться спать.

Улучив момент, когда свекор вышел из своей комнаты на кухню пить чай, я тоже подсела к нему и напрямик спросила:

– Владимир Николаевич, вы меня осуждаете?

– За что? – каким-то усталым тоном проговорил он, глядя на плавающий в чашке ломтик лимона.

– За то, что я решила развестись с вашим сыном.

– Ксюша… я никогда не вмешивался. И сейчас тоже не считаю себя вправе лезть в вашу жизнь…

– Да это вы мне уже говорили! – не совсем вежливо перебила я. – А скажите мне еще вот что – имя Маша Смирнова вам говорит о чем-то?

Он внимательно посмотрел на меня, машинально перемешал чай в чашке, а потом вздохнул:

– Смирнова она по мужу. Я же знал ее как Коваленко. Они очень давно знакомы, Даниил и Маша, еще с института. Он ухаживал за ней, все было очень серьезно, а потом… Не знаю, Ксюша, имею ли я право говорить об этом с тобой, но, раз уж ты все равно знаешь… Даниил оказался слабым и не очень порядочным человеком. Поверь, говорить такое о собственном сыне нелегко, но это правда. Маша ждала ребенка, а Даниил… повел себя странно, настоял на аборте. А ведь им уже было не по пятнадцать лет, могли спокойно пожениться и растить этого ребенка. Когда Данька спохватился, было поздно – Маша не простила, потом вышла замуж, бросила институт, родила дочь, – свекор вздохнул снова, сделал глоток чая. – Они снова встретились уже в больнице, мне Мишка сразу сказал – смотри, брат, как бы не вышло чего, но я-то что мог сделать? Запретить взрослому, самостоятельному мужику встречаться с любимой женщиной? Каким образом? А потом выяснилось, что Маша больна.

– Чем? – спросила я, надеясь, что это будет что-то сродни чуме – за то, что эта Маша сделала с моей жизнью.

– У нее рак, Ксюшенька… И если полгода назад все было бы хорошо, согласись она на операцию, то сейчас уже практически ничего нельзя сделать.

– Да и слава богу! – не выдержала я, вскакивая, и Владимир Николаевич уставился на меня в ужасе:

– Ксюша… как ты можешь? Ведь у тебя сын – разве можно желать кому-то смерти?

– Можно! – выкрикнула я сквозь слезы. – Можно – потому что если бы не она… А так…

– Что – если она умрет, тебе станет легче? – тихо спросил свекор, не глядя на меня. – Или Даниил после ее смерти станет любить тебя снова?

Я не вынесла этого и бросилась в спальню, упала на кровать, проклиная все на свете – эту чертову Машку, Даниила, себя…

Маша.