Удиви меня

Молча переодеваюсь в халат, параллельно косясь взглядом на сосредоточенного, усердно читающего инструкцию к какому-то препарату Алмазова. Стою как дура, переминаясь с ноги на ногу, не понимая, что делать. Уже и волосы распустила, заколов с двух сторон сзади, макияж подправила и духи на запястье нанесла, а что делать дальше не знаю. Я хотела с ним поговорить, но мало того, что мы не одни, так он еще и ведет себя так, словно я пустое место. Да, вынуждена признать, что это меня задевает. И все же, ничего другого, как подойти к его рабочему столу, я не придумала.

— Садись и печатай выписку, — кидает историю болезни на край стола, все так же не поднимая на меня взгляда. — У нас много дел, Полина, не тормози.

Молча сажусь на стул, который, как ни странно, Алмазов отодвигает специально для меня, и принимаюсь заполнять выписку. Дело идет со скрипом, просто потому что мои мысли где угодно, но точно не в выписке. И это плохо. Очень плохо. Что этот гад со мной делает? А я вообще кто? Еще лживее, чем он. Не хочу отношений, а внимание его оказывается хочу. Зашибись. Не хватает еще и вправду в него влюбиться. А что такое вообще влюбленность? Черт, черт, черт, как же мне плохо от собственных мыслей! И душно. Очень душно и тяжело дышать в этой дурацкой маске. Еще и жара в помещении просто добивает. Когда она наконец-то спадет?!

Я даже не успела понять, когда осталась одна, но выдохнула с облегчением, спустив с лица дурацкую маску. И надо признать, без присутствия Алмазова дело пошло значительно быстрее. Правда, вернулся он быстро, благо, я успела не только закончить выписку, но и натянуть маску обратно.

— Ты закончила? — киваю в ответ, так же не глядя на него. Алмазов же принимается проверять за мной выписку. Я бы сказала, делает это он несколько придирчиво.

— Все? Я могу распечатывать?

— Можешь. И сделай ему копии всех исследований. Флюшку тоже.

— Флюорографию без печати все равно не примут, так не делают.

— Я сказал сделать копию. Я — говорю, ты — делаешь. Что-то не ясно? — грубо произносит Алмазов.

— Не ясно, — впервые за сегодня смотрю на него в упор. Обвожу взглядом ординаторскую и, убедившись, что мы одни, несмело начинаю разговор. — Я бы хотела кое о чем поговорить.

— Не желаю сейчас слушать твой словесный поток чуши. Я не в настроении, Полина. Давай после окончания рабочего дня, при условии, что я подобрею.

— Поток чуши?!

— А что, ты мне сейчас скажешь не чушь? — смотрит мне прямо в глаза. — Сейчас, секундочку, — откашливается и выпрямляет спину, меняя выражение лица. — Я решила, что никаких отношений между нами не будет и просто секса тоже. Оставим все как есть, Сергей Александрович. Я буду надеяться на ваше благоразумие. Мы взрослые люди, и я предлагаю просто забыть о недоразумении, случившемся между нами, — на одном дыхании проговаривает Алмазов, в типичной манере, свойственной мне. — Или вот так: я много думала и решила, что между нами ничего не будет до тех пор, пока нас связывают рабочие отношения. Поэтому, Сергей Александрович, секс только через три недели. И справку надо бы к этому времени обновить. Я что-то упустил или ты меня сейчас удивишь другой словесной чушью? А, Полина Сергеевна? — ну каков же гад! — Молчишь? Ну вот и молчи, и не беси. У нас очень много работы сегодня, в шесть мы должны отсюда уйти, так что работаем в темпе вальса.

Достает из папки историю болезни и пододвигает мне.

— Ты самостоятельно принимаешь девочку с пневмонией в коридоре. Позже я сам послушаю ее легкие. Весь опрос на тебе. Пойдешь принимать ее сразу после пятиминутки. Потом составим план лечения и отдадим процедурной медсестре назначения. Когда будешь заполнять приемку, если возникнут сложности в описании дыхательной системы, просто оставь пустое место. Если что, вместе допечатаем. На других этапах не должно возникнуть проблем. Вопросы есть?

— Нет.

— Ну если нет, тогда сними эту чертову маску, а то мордочка вспотеет, это вредно, — я не успеваю толком среагировать, как Алмазов стягивает с меня маску.

— Эбонит твою мать! — восклицает Алмазов, не сдерживая смеха. — Минет на этой неделе мне точно не светит, — закусывает свою нижнюю губу, видимо, для того, чтобы унять неконтролируемый смех. А я невольно ловлю себя на том, что, несмотря на желание треснуть ему по лбу, таким он мне нравится больше. Угрюмый и злой Алмазов — это как что-то инородное. — Ты как так умудрилась, мать?

— Кажется, кто-то говорил, что у нас много работы. Может не стоит тратить время на пустую болтовню?

— К сожалению, да, работы много. Но я не могу смолчать. Смотри-ка, что получается, ты меня называла герпесом, а в итоге я чист, а ты нет. И не стыдно тебе, Полина Сергеевна?

— А на хрен вас можно посылать, пользуясь тем, что у нас было?

— Конечно же, нет.

— Жаль.

Да, определенно улыбающийся Алмазов нравится мне значительно больше.