Удивительная жизнь Эрнесто Че

В стране сложилась небывалая политическая ситуация: в правительство национального единства вошли словацкие консерваторы и чешские коммунисты, возглавил разношерстную коалицию престарелый Эдвард Бенеш, овеянный славой лондонский изгнанник, пользовавшийся поддержкой Сталина.

Государственные мужи восстанавливали из руин ту Чехословакию, которая возникла после Первой мировой войны путем объединения трех территорий – Моравии, Богемии и Словакии. У двух последних не было ничего общего, кроме границы, а Судетская область на юге стала бомбой замедленного действия и предлогом, позволившим Гитлеру развязать войну.

Теперь можно было начать масштабное сведение счетов, развязав долгие дискуссии и объединив на время все партии в националистическом угаре. По указам Бенеша два с половиной миллиона судетских немцев и немцев, проживавших в других чешских землях, согнали в лагеря, а потом выслали в Австрию и Германию, возложив на них коллективную вину за все бедствия. Четыреста тысяч чехов венгерского происхождения отправились в Венгрию, а их имущество конфисковали без выплаты компенсаций.

Никто не осудил эти меры, они никому не показались ни несправедливыми, ни излишне жестокими, их восприняли как восстановление исторической справедливости. Преступления нацистов находились за гранью добра и зла, и ни один чех, ни один словак – будь он «правый» или «левый» – не представлял себе будущего без наказания. Нельзя и дольше жить вместе, бок о бок, как ни в чем не бывало, массовое искупление – справедливое наказание за молчаливое пособничество и активное сотрудничество с оккупантами. На митингах и в кафе звучал один и тот же «очистительный» мотив: мы должны остаться среди «своих».

Выступая на одном из партийных собраний, Павел заявил: «Не имеет значения, были эти люди коллаборационистами или нет. Они немцы, и мы больше не хотим видеть их рядом с нами!»

Обескровленная войной страна потеряла еще около четверти населения.

Йозеф уходил на работу в семь утра. Кристина оставалась дома и все утро упорно старалась «стать чешкой», делала упражнения, учила склонения и спряжения, легко заучивала по тридцать слов. Она читала детские книги, пыталась разбирать статьи в вечерней газете и быстро продвигалась вперед благодаря Терезе, которая приходила после уроков и занималась с ней – иногда весь вечер.

Все четверо решили, что больше ни слова не скажут друг другу по-французски, и через две недели привыкли общаться на чешском, причем говорили быстро, но Кристина почти все понимала и даже вмешивалась в беседу. Друзья исправляли ее ошибки, и к концу года она почти освоила язык новой родины.

После обеда Кристина отправлялась в путешествие. Она открывала для себя Прагу – в любую погоду, даже в дождь (особенно в дождь), бродила по городу без всякого плана, даже без путеводителя, записывала все, что видела, в блокнот, задавала вопросы прохожим, и они с радостью отвечали: «Вы наша первая туристка с… довоенных времен!»

Жизнь постепенно входила в нормальную колею.

«Я не туристка», – отвечала Кристина, веселя пражан своим акцентом. Ее принимали то за итальянку, то за венгерку.

Она очень полюбила этот необычный город – черный и пестрый, старинный, обветшалый, где людям хватало времени на то, чтобы говорить и слушать, ее восхищала разноголосица стилей и остатки былой роскоши прошедших эпох. Кристина часто терялась, ходила по кругу, без конца поднималась и спускалась по лестницам, останавливалась, делала заметки, стараясь писать по-чешски. Она брала за ориентир Замок Глубока над Влтавой[108], и в конце концов город принял ее. По вечерам Кристина рассказывала друзьям о своих походах по кварталам столицы, задавала им вопросы и с удивлением обнаруживала, что знает Прагу лучше, чем они. У Павла, Йозефа и Терезы было предвзятое мнение о некоторых местах, Кристине хотелось поделиться с ними радостью своих открытий. Она звала их на прогулку, чтобы показать восхитившую ее улицу или «совершенно потрясающий дом», чем слегка их раздражала.

Кристина и Йозеф ни разу не поссорились, она огорчила его только раз, когда убрала все пластинки Гарделя на шкаф. Ей надоел сладкий голос аргентинца, она предпочитала джаз: «В этой музыке много жизни, согласен?» Мелодии танго казались Кристине слишком меланхоличными, она считала, что Йозеф «разнюнивается», когда слушает их после работы.