Дети без конца писали ей, просили приехать к ним. Но она не желала. Не желала даже видеть те края, которые отняли у нее детей и внуков, такая в ней жила обида. И тут же она укоряла себя: «Ну и дура я. Почему я не люблю те края, которые были так добры к ним?! Нет, все равно, не желаю их видеть!»
Ни о ком и ни о чем, кроме детей и внуков, она не помышляла. И все время думала: почему им пришлось уехать? Летом она выводила корову пощипать травку на большом болоте. Сама же целые дни, уронив руки на колени, сидела на краю болота, а по дороге домой говорила: «Видишь ли, Рыжуха, были бы здесь большие тучные пашни с доброй землей вместо этих скудных, тощих болот, они бы не уехали».
Порой она гневалась на болото, такое огромное, но не приносившее никакой пользы; болото виновато в том, что дети уехали, — часами толковала она.
Нынче же, в этот последний вечер, она очень ослабла, дрожала сильнее, чем всегда, и не в силах была даже подоить корову. Прислонившись к стойлу, она рассказала, что к ней приходили двое крестьян и хотели откупить у нее болото. «Они собираются вырыть канавы, отвести воду и сеять там хлеб. Слышь-ка, Рыжуха, — говорила она, — слышь-ка, они думают, будто на болоте может расти рожь. Напишу-ка я детям, пускай возвращаются домой. Незачем им оставаться в чужих краях, раз они могут прокормиться у себя дома!»
За этим-то она и пошла в дом…
Но мальчик уже не слушал, что рассказывала старая корова. Отворив двери хлева, он пошел в дом, к старушке, которую недавно так боялся.
Оглянувшись по сторонам, он увидел в горнице вещи, какие бывают только у тех, у кого родственники живут в Америке. В углу стояла американская качалка, стол перед окошком был покрыт цветастой плюшевой скатертью, на кровати лежало красивое покрывало. На комоде возвышались вазы и пара подсвечников с толстыми витыми свечами. На стене висели фотографии детей и внуков хозяйки.
Отыскав коробок со спичками, мальчик зажег свечи. И не для того, чтобы лучше видеть, а чтобы почтить, как ему казалось, память старушки.
Потом он подошел к ней, закрыл ей глаза, сложил на груди руки и откинул со лба седые, редкие волосы.
Он и думать забыл бояться. И был лишь глубоко опечален тем, что ей пришлось на старости лет коротать свои дни в тоске и одиночестве. И пусть хотя бы эту последнюю ночь она будет не одна. Он останется с ней…
И вдруг Нильс подумал об отце с матушкой: «Неужто родители могут так тосковать по своим детям?! Вот уж не знал! Неужто, когда дети уезжают, им кажется, будто жизнь их кончена? Неужто и у нас дома так же тоскуют по мне, как эта старушка тосковала по своим?!»
Он боялся этому поверить. Разве он стоит того, чтобы кто-то стал по нему тосковать? Но ведь он может стать другим!..
Со стен горницы серьезно и неулыбчиво, какими-то незрячими глазами смотрели дети и внуки хозяйки — щеголеватые крепкие мужчины, невесты в подвенечных уборах, одетые в белое дети.
— Бедняги! — обратился к ним Нильс. — Ваша матушка померла, и теперь ничем не исправить то, что вы от нее уехали. Но моя-то матушка жива!..
Оборвав свою мысль, он кивнул самому себе и заулыбался:
— Моя матушка жива! — повторил он. — И батюшка, и матушка мои — оба живы!
XVIII ОТ ГОРЫ ТАБЕРГ ДО ХУСКВАРНЫ
Пятница, 15 апреля
Мальчик заснул только под утро, и ему приснились отец с матерью. Он едва их узнал: оба постарели, поседели, и лица их покрылись морщинами. Он спросил, отчего они так переменились? А они ответили, что состарились от тоски по нему. Он и растрогался, и удивился, ведь он-то всегда думал, что они только и мечтают избавиться от него.
Когда мальчик проснулся, стояло ясное, погожее утро. Сначала он сам позавтракал кусочком хлеба, который нашел в горнице, потом задал корм и своим гусям, и корове. Затем открыл настежь ворота скотного двора, чтобы корова могла уйти в ближнюю усадьбу. Когда она явится туда одна, соседи, наверно, поймут — со старушкой стряслась беда. Они поспешат в заброшенную усадьбу — поглядеть, что с хозяйкой, найдут ее и похоронят.
Лишь только мальчик и гуси поднялись в воздух, они сразу же увидели вдали высокую гору с почти отвесными склонами и косо срезанной вершиной. И тотчас догадались, что это Таберг и есть.
А на вершине горы их уже ожидали Акка с Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси и все шестеро гусят. То-то было радости! Когда они увидали, что гусак и Пушинка возвращаются вместе с Малышом-Коротышом, они так загоготали, так захлопали крыльями, что и описать невозможно!