– Зря я решил, что ты здесь ничего испортить не сможешь, – хмуро сказал хозяин. – Да у тебя же просто талант необыкновенный – портить всё вокруг.
– Я больше не буду! – захныкал Глем. – Вытащите меня отсюда пожа-а-алуйста!
– Некогда тебя выковыривать! Нам срочно надо делать миски для лапши. Подождёшь, пока мы освободимся. И пусть это тебе будет хорошим уроком! Эй, подмастерья! Отнесите корыто куда-нибудь в тенёчек, а то этот охламон зажарится тут в собственном соку!
Весь день горе-работяга пролежал неподвижно в корыте, фырканьем отгоняя назойливых мух, которые всенепременно хотели прогуляться по его лицу. Работы у гончара и его помощников было много, закончили они трудиться поздно вечером. Все очень устали, а потому на злополучного месильщика просто махнули рукой: ничего-де с ним не сделается, переночует как есть! Поэтому всю ночь Глем тоже провёл в корыте, а отдолбили его только на следующее утро. Получив прощальный пинок от хозяина гончарной мастерской, Глем почесал ушибленное место, достал из кармана и пересчитал оставшиеся у него фелички*.
(* Феличками назывались самые мелкие монетки в городе Фель. Иногда бывает так, что монетки называют в честь города. Например, в городе Копейске – копеечки).
Монеток было мало, хватало только на то, чтобы скромно позавтракать, и Глем направился в харчевню «Весёлый Обжорка», чтобы немного перекусить и поискать себе какую-нибудь новую работу. Потому что в эту харчевню шли и те, кому была нужна работа, и те, кто искал себе работников. Глем купил большую тарелку овсяной каши-размазни. Конечно, он с удовольствием покушал бы чего-нибудь повкуснее, но феличек у него оставалось до обидного мало. Без особого удовольствия он жевал кашу, когда входная дверь отворилась и в харчевню вошёл высокий румяный человек. Судя по одежде, он был фермером.
– Ну что, кто тут феличек подзаработать желает? – громко спросил фермер.
– Мммя!.. Мммя!.. – Глем, как ученик на уроке, вытянул вверх руку. Он хотел сказать «Я! Я!», но рот был забит, и получилось то, что получилось. Потом он проглотил кашу и уже более внятно спросил. – А это… делать-то чего надобно?
– Огород мой по ночам надобно стеречь. А то, гляди ж ты, повадился кто-то тыквы таскать.
– Ну, это я смогу. Я на это согласный, – быстро закивал Глем.
– Ох, и не советую я тебе его брать, – покачал головой подошедший в это время хозяин гончарной мастерской, которому требовался новый месильщик вместо Глема. – Хуже работника я в жизни не видал!
– Так ведь огород охранять – работёнка не хитрая. Здесь больших умений не надобно! – ответил ему фермер.
– Так ведь и глину ногами в корыте месить – не шибко мудрёное занятие, – заметил гончар. – А этот лентяй что учудил? Упал вчера в корыто и заснул в нём! Да так и спал, пока глина на солнышке не засохла. И глину к сроку не замесил, и нам забота – из корыта этого недотёпу выдалбливать.
– Так ведь приморился я… Жарко днём было. А ночью холодно. Они ж меня только нынче утречком отковыряли! – пожаловался Глем. – Так круглые сутки и лежал как мумий.
– А и по сию пору бы лежал, да вот только нам корыто для работы надобно! Эх ты, Глем-голем! – усмехнулся гончар. И все засмеялись. Потому что големом называют человека из глины, и уж очень сильно это название походило на имя Глема. Отныне новое прозвище накрепко привязалось к лентяю, а потому и мы будем звать его так же.
Фермер очень долго раздумывал и сомневался. Однако же других работников в этот час в харчевне не было, а потому он всё же решился нанять Глема-Голема сторожем.
Глава
2. О том, как Голем бдительно охранял огород
Весь оставшийся день Голем проспал, а лишь только свечерело, отправился к фермеру сторожить огород. Он закутался в старый длинный плащ, вооружился увесистой сучковатой дубинкой и бродил в сумерках между тыквами до тех пор, пока не стемнело настолько, что он начал о них спотыкаться.
«Так я, пожалуй, воришек-то и не поймаю, – подумал Голем. – Они же не дураки! Они видят, что я хожу и охраняю, а потому притаились где-то и ждут удобного случая. А вот я лягу в борозду, притаюсь и слушать буду. А как только услышу какую возню – и вот он я, грозный сторож! Ага, попались, волки позорные*!»
(* В Мирмунтии за некоторые провинности человека могли привязать к столбу на главной площади «на позор», то есть на всеобщее обозрение. А вверху на специальной доске писали, за что его так наказали. И любой горожанин мог подойти и высказать нехорошему человеку всё, что о нём думает. Бывали случаи, даже щелбаны ставили, а то и «леща» могли дать. Такого вот человека и называли позорным. Но ни одного волка ни разу к этому столбу не привязывали, так что выражение «волки позорные» целиком на совести Голема).