Удивительные приключения пана Дыли и его друзей, Чосека и Гонзасека

— Лысина будет гореть, как огонь, — заверил Чосек. — Может, теперь пан Гымза поймет, как это нехорошо — обманывать других.

— А я думаю, тебе надо бежать, Чосек, — сказал Гонзасек. — Разъяренный бык может ударить рогами даже в медные ворота крепости. Не следует забывать об этой народной мудрости.

На следующий день друзьям сообщили, что пан Гымза срочно вылетел в Париж.

— И как это он решился с горящей-то лысиной?.. Посмеявшись, друзья успокоились. Они не могли даже предположить, что пан Гымза в это время обдумывал, как наказать обманщика. Он пустил слух, что в Париже у него начали отрастать черные волосы.

— А вдруг сработал мой рецепт? — заволновался Чосек. — Ведь случалось не раз, что алхимики делали эпохальные открытия!..

А еще через день пришел слуга и сказал, что пан Гымза прилетел и зовет Чосека расписаться в ведомости за важную услугу.

— Слыхали? Это, конечно, за густую шевелюру! Сотенку получу как нечего делать!

Но Чосека обманули радужные ожидания. В кабинете он увидел пана Гымзу с забинтованной головой.

— Входи, входи, мерзавец! — вскричал пан Гымза. — Сейчас распишешься в ведомости на крупную сумму!

И слуги пана Гымзы вздули Чосека пучком крапивы, да так сильно, что он месяц не мог сесть и все подкладывал под себя ладони: «Ой-ей-ей, мамочки-папочки, у меня, наверное, хвост растет!.. И кто только выдумал эту крапиву! Не лучше ли было бы посадить кругом бананы!..»

Однажды осенью

Как-то друзья оказались в Бресте на вокзале. И вдруг зарядил сильный дождь.

Дело было осенью, а осенние дожди холодны и невеселы.

Укрылись под товарным вагоном. Вокруг шумела и хлюпала вода, и настроение было самое прескверное.

От нечего делать Чосек поднял с земли оправленную целлофаном коробочку для сигарет, загадав, что если в ней окажется рубль, то он сбегает за хлебом.

Конечно, коробочка оказалась пустой. Чосек приметил еще бумажку, дотянулся до нее: то был листок из какой-то книги.

— Испортили книгу, — пожалел Чосек и прочел вслух: «Жил некий царь. Он до того любил маленьких собачек, которые звонко лают, что разрешал им спать у себя на коленях и на коленях же кормил. Собачки привыкли так спать и есть и нигде больше не хотели лежать, а лапы свои клали царю на шею. Ему же это нравилось, и он забавлялся собачками. Глядя на все это, осел рассуждал сам с собою: «Если я буду петь и плясать перед царем и положу на шею ему ноги, он будет давать мне лакомства и позволит спать на своей постели». С такими думами он вышел из своего стойла, вошел в залу и начал петь и танцевать перед царем, а затем подбежал и положил ему ноги на шею. Слуги, увидя это, подумали, что осел взбесился, схватили его, примерно отлупили и отвели обратно в стойло».

— Интересная история, — сказал Гонзасек. — И смысла много: что одному хорошо, то другому совсем не обязательно.

— Глубже, глубже суть рассказа, — задумчиво заметил пан Дыля. — Осел отказался от своей природной судьбы и был за то наказан.

Гонзасек повернулся к пану Дыле:

— Послушай, отчего бы тебе не написать книжку? Грамотой ты владеешь отменно, а придумать всякие забавные или поучительные истории мы бы тебе помогли. Все была бы копейка.

— Нет, — отозвался пан Дыля, — настоящего писателя из меня не получится: я не знаю сути всех событий, стало быть, мне придется лгать и унижаться. Я на это не способен.

— Но вот же Чосек изображал из себя астролога и добился успеха?

— Он лгал. Пусть беззлобно. Пусть искренне, жалея людей, но лгал.

— Почему же это я лгал? — запротестовал Чосек. — Я говорил людям сущую правду!

— Нет, мой друг. Если бы ты хотел и мог сказать людям истинную правду, тебе нужно было бы говорить не об их индивидуальных судьбах, а о причинах бедственного положения всех. Однако тебя бы арестовали за это, а если бы и не арестовали, то каким-либо иным способом заткнули бы тебе глотку. Разве не так?.. Представьте, человеку нужно пройти сто или двести метров. Нынешний писака напишет: «Такой-то отправился в путь…» Но одно дело, когда расстояние преодолевает здоровый и сытый человек, другое — когда больной и голодный, и третье — когда обессилевший, лишенный надежды…

— И все равно каждый, кто жил на свете, должен описать свои приключения. Описывая, он судит свои и чужие поступки и, стало быть, становится совершеннее, — сказал Гонзасек.

— Давайте поклянемся, что и мы напишем о своих судьбах, — предложил Чосек. — А если двум из нас суждено будет погибнуть, пусть эту нашу волю исполнит третий.

— Спорить не стану, — кивнул пан Дыля.

— Я тоже согласен, — присоединился Гонзасек. — И начать рассказ нужно с того, как мы сидели под вагоном и читали чьи-то строки…

Граф Пуховичский