Мы с Паулем готовим маульташен, что приблизительно так же просто, как сделать фламбированные почки тюленя с маулиновым муссом или морские ушки в пастернаково-бузинном соусе. Маульташен томится в кастрюлях, Генерал гремит тарелками и приборами, Людмила суёт нос во все кастрюли и сковородки, одобрительно кивает. Приходится напомнить ей, что у неё отпуск, и велеть сесть за стол. Людмила послушно подчиняется.
— В общем, так, — говорю я и кладу на стол всем уже известную карту, собираясь огласить план жизни на вторую половину дня. — Мам, мы здесь, чтобы найти сокровища вашего прошлого! И ты — ключ к поискам…
Она смотрит на меня, как курица, готовая снести яйцо. Пауль приносит кастрюли, ставит на стол. И объявляет:
— Окей! Можно начинать!
Людмила начинает по кругу наполнять тарелки, Генерал издаёт странные, но явно довольные звуки.
— Сегодня вечером исследуем окрестности, — объявляю я. — Твой дом, мам, и твой тоже.
Я смотрю на Генерала. В ответ он показывает ножом на свою тарелку и одобрительно кивает.
— Я, хм… слышала, — продолжаю я, — что вы, то есть ты и
Мама изучает карту, морщит лоб, корчит рожу. Потом говорит «А!» и поднимает палец.
Людмила пробует маульташен, тихо бормоча себе под нос:
— Пельмени…
— Ах, вот что… — бормочет мама, уставясь на карту. — Окей, да-да.
— Узнаёшь что-нибудь? — спрашиваю я.
— Кажется, да… — говорит мама. — Только вот эти странные водостоки или что это он нарисовал? Тут я не уверена…
— А что это вообще за сокровища? — спрашивает Пауль. — Золото?
Мама смеётся:
— Не-е-е, к сожалению, нет. Скорей всего, просто пара монет, камешки, марки, засохшие цветы, оловянные фигурки. Всякая всячина, которая когда-то казалась важной.
— Круто! — говорит Пауль.
Мы стоим перед домом, который когда-то принадлежал маминым родителям, в котором она выросла, где бегала в колготках по комнатам и сажала в саду пряники, чтобы из них выросли пряничные деревья. Мне грустно. Надеюсь, по мне эту грусть не видно — ведь больше никто не грустит, все радостно взбудоражены, особенно мама, все катятся, бегают, прыгают или череп
Смотрю на маму и представляю её маленькой девочкой с большими глазами, писклявым голоском и ногами-спичками. И спрашиваю себя: можно ли было уже тогда как-то предвидеть, распознать по этой весёлой девочке, которую я, конечно, знаю только по фотографиям, что однажды она заболеет или уже тогда была больна? Что она, даже не успев ещё по-настоящему раскрыться и расцвести, начнёт увядать?
За занавеской на первом этаже какое-то движение, чьё-то лицо мелькает и снова исчезает в темноте. Мама машет ему.
— Звоним? — спрашивает она.
— Ты знаешь, кто тут теперь живёт? — спрашивает Генерал.
Мама качает головой. Сейчас выясним, думаю я и шагаю к двери.
Нажимаю на кнопку. Звонок. Жду. Второй. Жду. Три коротких и один длинный. Очень длинный. Мужской голос изнутри рявкает:
Мама пожимает плечами.
— Такие вот они, — говорит она. — Но я вам и так, с улицы всё расскажу.
Она показывает на крышу, окна, деревья, входную дверь. И рассказывает, рассказывает, рассказывает — про себя и
Это важно, думаю я, что я всё узн
Распорядок дня у меня в руке напоминает, что пора двигаться дальше, к дому
— Показывай всё в точности, где тут что, — говорю я маме. Я-то воображала, что тут, на севере, местность абсолютно плоская, но, толкая вперёд мамино кресло, явно ощущаю, что дорога всё время идёт немножко вверх. Да ещё и ветер. Через две улицы меня сменяет Пауль — я уже полностью выдохлась. Мама рассматривает план ДнКГ и сравнивает. Пауль пыхтит и потеет, лицо у него всё красное. Солнце ещё не село и продолжает жарить вовсю.
И тут Генерал вдруг объявляет:
— Пришли!
— Ф-ф-ф-фу-у-у-уф-ф-ф, — выдыхает Пауль. — Неслабо так покатались!