Удивительный год

— Прежде всего надо заявить, что мы против всех и всяких революций!. — резко выступил чей-то бас.

— Разумеется. Но.

— Никаких «но». Мы за постепенное развитие общества. Революция — гибель.

— Постойте, господа! — ворвался подвизгивающий от возбуждения голос Петра Белогорского. — Я предлагаю.

Но его перебили. Кто-то произносил учёную речь об отчаянном положении русского рабочего класса. Кто-то убеждал, что образованному классу буржуазии история предназначила роль спасителя родины. Кто-то, перебивая, кричал:

— Агитировать рабочих к созданию партии — значит толкать в пропасть, в пропасть!

Все жалели рабочих. Были шум, беспорядок, споры, и Прошка ничего уже не мог понять, только то, что госпожа Кускова и гости беспокоятся за участь рабочих, но не совсем твёрдо знают, как надо рабочих спасать.

Господа! — возвысился голос Кусковой. — Начать следует с оценки рабочего движения Запада. Мы — лишь слабое повторение Запада.

— Надо начать с того, что революция не для России. России рано. Нам, русским социал-демократам, помалкивать надо про революцию, — басил, как в бочку, всё тот же неуступчивый бас.

— Нет, господа, главное и в первую очередь.

У Прошки сумбур стоял в голове. А на бумаге не получалось изложения взглядов. Было очень беспорядочно это собрание.

— Господа, — сказала наконец Кускова. — Оставим, господа. Я подумаю после. Оставим до следующей встречи.

Она бросила на рояль исписанные и перечёркнутые накрест странички. Все как будто с облегчением вздохнули.

— Верно, верно, нельзя с налёту. Такие вещи на ходу не делаются.

— Господа, к следующему разу я набросаю.

Кускова зажгла новую папироску и, пустив колечко, приблизилась к Прошке.

— Вы согласны, что рабочему в первую очередь, самую первую, надо досыта еды, жильё и культуру?

Конечно! Каждый скажет, что надо. Убедительно она говорит. Но про рабочую партию и революцию Прошка не мог сразу сказать своё мнение. Убедительно она говорит, а что-то в сознании Прошки смутно шевелится против.

— Что за книга? — увидала Кускова. — Ну-ка, что вы читаете? Де Амичис? — И дальше Прошка услышал: — О! Постойте Перевод А. Ульяновой? Так и есть. Господа! С Анной Ульяновой я за границей встречалась. Это она. Её перевод. Господа, вы слышали об Ульяновых?

— Убедился, что Кускова со всеми на свете знакома? — восторженно шепнул Белогорский.

— Как! Вы не знаете? Господа! Неужели не знаете? У Анны Ильиничны был брат Александр, тот самый, которого казнили повешеньем за покушение на царя.

Студенты задвигались, загудели басами:

— Тот самый? Не может быть!

— Почему не может? Именно тот! Александр Ульянов, кажется, с Волги.

А у Прошки сердце заныло. Про покушение однажды в откровенную минуту ему рассказывал Фрол Евсеевич, но что среди казнённых революционеров был брат Анны Ильиничны, которой только утром сегодня он относил листы из книги, а она ему прочитала стихи, что Александр Ульянов — родной брат улыбчивой и ласковой Анны Ильиничны! Этого Прошка не знал.

— Господа! А о втором брате слышали, о марксисте Ульянове? Вот кто поспорил бы с нами!

— Отчего?

— Мы практики, он — фантазёр. В нашей тёмной России мечтать о марксистской партии разве не фантазия?

— Знаю о Владимире Ульянове, слышала, — задумчиво говорила Кускова. — Опасный был спорщик.

— Почему был?

Она развела руками:

— В ссылке. А интересно бы поспорить, Владимир Ильич!

«Владимир Ильич. Владимир Ильин, — мелькнуло у Прошки. — Владимир Ильин. „Развитие капитализма в России“. Анна Ильинична. Владимир Ильин».

— Вы новичок среди нас, — сказала Кускова, уловив его замешательство. — Вам надо расти и выбрать свой путь. Мы зовём вас к реальной борьбе за улучшение жизни рабочих. А есть политики, — которые соблазняют фантазиями, как Владимир Ульянов, — договорил Белогорский.

«Владимир Ульянов, Владимир Ильин. Это он, брат Анны Ильиничны! „Развитие капитализма в России“. Где там фантазия?»

Но Прошка молчал. Ни слова не сказал, что в типолитографии Лейферта печатают книгу Владимира Ильина. «Владимир Ильин. Владимир Ильич!»

— Семья Ульяновых сошла с политической сцены, — пуская из папироски дымки, говорила Кускова. — Сестра переводит детские повести. Брат в Сибири без дела.

«Без дела? А книга?»

Но Прошка молчал. Чутьё подсказало ему, что про Анну Ильиничну, которая в этот час, может быть, проверяет листы из книги Владимира Ильина, надо молчать. И про книгу Владимира Ильина надо молчать, хотя Пётр Белогорский, Кускова и все здесь целый вечер обсуждают вопрос, как лучше бороться за рабочую долю. Кускова понравилась Прошке. Понравилась её красота и решительный вид.

— Мы сила! — говорила Кускова. — Мы поведём рабочий класс за собой, нашей дорогой.

— Браво! — кричали студенты.

«Владимир Ильин. Владимир Ильич. Анна Ильинична. У них другая от этих дорога? А ты, Прошка?»

Конечно, против капиталистов, против царя Николая Второго, против министра Горемыкина, приказавшего полицейским стегать студентов плётками. Но не так-то легко разобраться, кто прав, Кускова или Владимир Ильин. Вроде и она за рабочих, и он за рабочих.