Удивление перед жизнью

Успокоенная за меня фея легла спать. И не вовремя. Как только фея уснула, пьесу к постановке не утвердили.

Откровенно говоря, я не знаю, как сейчас решен вопрос о роли личности в истории. В годы моей жизни ее роль истолковывалась различно. То она никакого значения на ход истории не оказывала, то, напротив, играла заглавную роль, то второстепенную. В моей судьбе личности, как вы уже замечаете, играли, бесспорно, решающую роль, не говоря уже о маме и папе. В настоящем случае личность явилась в виде Константина Язоновича Шах — Азизова — директора Центрального детского театра.

— Виктор Сергеевич, я знаю, что высшая инстанция не разрешает нам ставить вашу пьесу. Но вы пройдите сейчас в бухгалтерию и получите аванс, двадцать пять процентов. Вам, возможно, нужны деньги, — предупреждая мой горький рассказ о судьбе пьесы, произнес Константин Язонович.

«Возможно»! О эта славная человеческая деликатность! Я же стою перед Константином Язоновичем в таком жалком одеянии, и на худющем моем лице, безусловно, выражено все мое нынешнее благосостояние.

— Мне нельзя взять у вас аванс, Константин Язонович. Я его проем и, если пьеса не пойдет, не смогу вернуть обратно.

— Ничего, ничего, не беспокойтесь, идите в бухгалтерию.

Лицо женщины — бухгалтера не типичное: мягкое, приветливое, человеческое. Оно как бы тушует мою робость и нерешительность. И я держу в руках две тысячи рублей (в старом, разумеется, исчислении)! Мама моя, всю жизнь бившаяся материально, как рыба об лед, часто говаривала: «Денежки не бог, но полбога». Увы, в этой меркантильной народной сентенции много горькой истины. Не поддержи меня тогда Константин Язонович, право, не знаю, как бы сложилась моя жизнь. Мог же он со всей искренностью и даже с чувством развести руками и сказать: «Виктор Сергеевич, к сожалению, ничего не поделаешь. Сие от меня не зависит. Всего доброго, рад был с вами познакомиться. — И уже для вежливости: — Если напишете новую пьесу, заходите».

Нет, ничего подобного Шах — Азизов не сказал, а дал приказ о начале репетиций. Дважды я переделывал пьесу, и дважды ее возвращали обратно. А Константин Язонович улыбался своей мягкой, чуть — чуть загадочной улыбкой и отправлял меня в бухгалтерию за получением следующей порции авансов. Мне было даже немножко жутко за него: с кем он ведет единоборство и за кого? За совершенно неведомого ему, всеми отталкиваемого неудачника. Сильной рукой упорно и твердо, как опытный плотовщик, он поворачивал тяжелый руль моей судьбы. И повернул.

Я давно и часто повторяю: самое дорогое на земле — добрые человеческие отношения.

На генеральную репетицию пришло все начальство в полном составе. Торжественно заняли места в партере. Константин Язонович был, как всегда, внешне спокоен, нетороплив. За минуту до того, как стал гаснуть свет, он вошел в зрительный зал с каким-то плотным человеком в добротном синем костюме, усадил его в кресло, а сам так же неторопливо, как вошел, вышел из зала.

Разумеется, я в тот день не думал о своей судьбе, не знал, что именно эти часы — решающие в моей жизни. Это я понял значительно позднее.

После второго акта человек в синем костюме подошел к Константину Язоновичу и приятным бархатистым баритоном тихо произнес:

— Я, к сожалению, не могу дольше оставаться, дела. Ничего не понимаю, глупость какая-то… — И ушел.

Что означали его слова, к чему относились, я понял после конца спектакля. Ко мне подбежал Н. А. Путинцев и с сияющей улыбкой почти воскликнул:

— Пьеса пойдет!

А Константин Язонович крепко обнял меня и, посмеиваясь, произнес:

— Видите, все окончилось благополучно.