Удивление перед жизнью

Эта моя идея понравилась и режиссеру, и оператору, и они попросили меня чуть — чуть поработать над сценарием. Я сказал, что мне неудобно влезать в чужую работу, но и Калатозов и Урусевский уверили меня, что авторы не обидятся, что разговор с ними они берут на себя… Словом, я сдался и влез в чужую работу практически без спросу. Слава Богу, я догадался сказан., что ни одной копейки брать не буду (правда, потом мне заплатили какие- то деньги, разумеется, сверх суммы, на которую был заключен договор с настоящими авторами сценария Осиповым и Колуновым). Работать было трудно и стеснительно. Подобной работы в моей практике не было. Перед тем как группа уехала в тайгу снимать фильм, очень хорошо помню, как мы сидели на лавочке в Москве у дома на Черняховской улице с Михаилом Константиновичем и я высказывал свои опасения. Говорил буквально следующее: «Берегитесь. Я слышал, тайга — колдовская, таинственная, как бы она не поглотила вас. Вы увлечетесь ею, влюбитесь в нее и начнете снимать не содержание, не сюжет, а тайгу».

Группа уехала в самую глушь. Я слышал, они пробирались в такие дебри, куда въехать можно было только на танках. Въехали. И, видимо, действительно почувствовали себя околдованными. Когда группа вернулась в Москву и фильм был готов, меня позвали на «Мосфильм» в маленький просмотровый зал. Погас свет, пошла лента, и через десять— пятнадцать минут я скис. Досмотрел фильм до конца и от досады не мог говорить, а просто пошел прочь. Уже внизу, у вешалки, Калатозов догнал меня.

— Скажите что-нибудь, — попросил он.

Мы сели с ним где-то в уголке вестибюля. Her, не где-то, а я точно помню— где, и разговор наш был долгим. Он говорил о том, что они сняли только деревья, пожары, чащобу, бурные разливы рек, а никакого смысла, даже самого элементарною, в картине нет. Подошел и Сергей Павлович, и я спросил его:

— Вот, например, куда идут участники экспедиции, пробираясь через кустарники, вброд через реку? Куда они тянут лодку? Идут, идут, идут, но куда?

Я был ошеломлен ответом:

— Разве это важно — куда?

— Позвольте, — возразил я, — одно дело, если человек идет кого-то убить, другое — отправился на свадьбу, третье — на похороны, четвертое — украсть курицу.

И я пошел на неслыханное дело: стал переписывать текст по губам актеров, пытаясь придать хотя бы элементарный смысл происходящему в картине, и все равно получилось слабо. И это при том, что силы были наимощнейшие: Татьяна Самойлова, как я писал, получившая высший приз на Каннском фестивале за лучшую женскую роль; Иннокентий Смоктуновский, гениально сыгравший князя Мышкина в Большом драматическом театре в Ленинграде и обративший на себя восторженное внимание теле и кинозрителей в других ролях; Евгений Урбанский — актер редчайшего обаяния и естественности. Калатозов, Урусевский, Самойлова, Урбанский, Смоктуновский… и ничего не вышло. Операторская работа превратилась в самоцель и разрушила фильм. Каждый кадр был прекрасен, как блистательная фотография, и только.

Главный просчет заключался в том, что в фильме не было характеров людей, и хотя они все погибали один за другим в пожарах, наводнениях, лесоповалах, зритель оставался равнодушным к их гибели. Почему? Да потому что не успел их полюбить. В пьесе, как и в киносценарии, да и как в рассказе, повести или романе, мы сначала должны полюбить героев, а уж потом само собой начинаем сопереживать, сочувствовать их бедам, плакать над их несчастьями и рыдать при их гибели — это закон.

Удачно заметил актер Иннокентий Смоктуновский на выступлении, связанном именно с показом фильма «Неотправленное письмо»:

— Мы по — разному реагируем на один и тот же факт: представьте себе, что автомашина сбила какого-то человека, а теперь вообразите, что та же машина сбила человека, вам близкого и дорогого.

И хотя фильм по операторскому мастерству, можно сказать, образцовый, он вяло прошел по экранам. Однако это не разрушило нашу дружбу. Главная неудача и даже беда была впереди, она произошла в один день, можно сказать, в несколько минут.

Я почти совсем окреп, во всяком случае для того, чтобы начать самостоятельную работу. В прежней большой дружбе с Калатозовым и Урусевским я писал для них сценарий под названием «А, Б, В, Г, Д…». Все шло и увлеченно, и даже радостно. Был отпечатан режиссерский сценарий, и…

В тот день Калатозов был у меня дома, за обедом оживленно рассказывал о выбранной им для первых съемок натуре где-то под Москвой, куда они завтра едут снимать фильм. Мы распрощались дружески и сердечно, и я не знал, что это был мой последний разговор с ним. Я уехал на дачу. Вечером этого же дня вижу — идет по дорожке к крыльцу Лев Романович Шейнин. Мы были с ним в хороших отношениях, но не в таких, чтобы без дела и запросто ходить друг к другу в гости. «Значит, какое-то дело», — подумал я. Лев Романович начал очень деликатно, но прямо. Он сообщил, что фильм по моему сценарию снимать не будут: Калатозов и Урусевский чуть ли не завтра едут на Кубу снимать фильм по сценарию, который пишет для них и уже почти написал Евгений Евтушенко.