Удивление перед жизнью. Воспоминания

– Приходилось, – рассказывал он, – буквально с шапкой обходить горожан. Кто бросит доллар, кто сто тысяч. Вот так и набирали. Мы хотим иметь свой, не зависимый ни от кого театр.

Имена наиболее крупных жертвователей значатся на мраморной доске в фойе театра. Довольно внушительный список.

Я уже говорил, что не смогу описать увиденное во всей красоте и величии. Рассказ о Лос-Анджелесском Музыкальном центре надо было бы начать словами: «В некотором царстве, в некотором государстве…» Целый комплекс зданий: концертный зал для симфонических оркестров под названием Дороти Чандлер павильон, опера – Амансон-театр и Марк Гейнер форум – драма.

Зал оперы – три тысячи двести пятьдесят мест. Когда стоишь в партере и взор твой бродит по бесчисленным ярусам, забираясь в их бескрайнюю глубину, поднимается все выше и выше, становится жутко. Возникает боязнь пространства. И только роскошь отделки успокаивает тебя. Ослепительно всюду – и в зале, и в многочисленных фойе, и в вестибюле, и даже в туалетах и лифтах. Гигантские люстры баварского хрусталя, мрамор каменоломен Греции; стены одного из фойе выложены нежным ониксом, привезенным из Мексики; безбрежный ковер в вестибюле ткали в Гонконге, и сквозь его темную зелень и причудливый узор проглядывает что-то таинственное; двадцати– или тридцатиметровые стены другого фойе обтянуты мягкой матовой кожей, из которой делают дорогие дамские сумочки, а по потолку летают птицы из хрусталя с позолотой; фонирующая дека над порталом сцены сделана из акации с Балеарских островов; французские портьеры из льняного бархата; старинные китайские ширмы, целая картинная галерея шедевров мировой живописи – дары меценатов города. А вокруг здания – фонтаны, бассейны, газоны, бордюры из цветов. Все летит ввысь, сверкает, ошеломляет. И в довершение всего – под сооружениями подземный гараж на пять с половиной тысяч машин, по числу мест во всех трех зданиях ансамбля.

Строительство Центра началось в 1964 году и как раз в 1967-м заканчивалось. Землю дал уезд и заплатил за работу Уолтеру Бекону, архитектору, строителю Центра.

Добавлю, пожалуй, к внешнему виду особую комнату для главных жертвователей – отцов театра, этакий небольшой тронный зал, весь обсыпанный золотом. Во время антракта вход в него разрешен только «отцам». Впрочем, билеты на спектакли и концерты «отцы» покупают за наличные, как и остальные простые смертные, хотя на креслах партера и есть именные медные досочки.

Большое впечатление произвел на меня этот Музыкальный театр. Просто музей. В дневные часы в нем, как и в Линкольн-центре, толпы экскурсантов – школьники, взрослые, туристы. Достопримечательность!

Пожалуй, единственный недостаток – чересчур богато. Из ушей лезет, из глаз, из ноздрей. Такая роскошь театру не обязательна, может быть, даже вредна. Она мешает сосредоточиться на главной его прелести – на том, что происходит на сцене. А на сцене, как известно, главное тоже не декорация, не костюмы, не люстры, а полет человеческого духа, который может быть так прекрасен, что несравним ни с одной материальной ценностью.

Мудрые Станиславский и Немирович-Данченко вместе с художником Симовым построили театр в Камергерском переулке. Скромный орнамент, оливковые и серые стены, серое сукно на полу. А то, что происходило на сцене, можно сравнить только с лучшими сокровищами мира. Студентом я часто бывал в Художественном театре. Нам давали так называемое «направление» к администратору, в котором дирекция нашей театральной школы при Театре имени Революции обращалась к администрации Художественного театра с просьбой дать возможность студенту такому-то посмотреть спектакль. И нас пропускали на свободное место. Свободными были только ступеньки на ярусах, и то их надо было вовремя захватить. Оттуда-то я и видел все лучшие спектакли этого театра. С этих ступенек меня и уносило прямо в рай.

Помню, получил я однажды пропуск, стою на тротуаре, жду товарища. Ко мне подходит какой-то мужчина в потертом пальто, по виду приезжий, и говорит:

– Скажите, это Художественный театр?

Я отвечаю:

– Да.

– Тот самый, знаменитый?

Я подтверждаю. И вижу, как мужчина с каким-то пламенем в глазах восторженно обводит взором подъезд, нависший над ним козырек, стены, карниз, крышу этого малозаметного, неброского здания.

Таких глаз я не видел у экскурсантов Музыкального центра в Лос-Анджелесе, который, повторяю, произвел на меня сильнейшее впечатление своим умопомрачительным богатством. Много я видел на свете новых театров и концертных залов. И в Хельсинки, где акустика такова, что, если ты будешь сидеть в самом последнем ряду и на пол сцены упадет спичка, ты услышишь ее падение; и на редкость изящный зал имени Бетховена в Бонне; и совсем новой конструкции театр Сары Бернар в Париже; и театральные залы Норвегии, Швеции, Голландии; но такое захлебывающееся богатство и размах возможны только в США. Это Америка!

Трупп постоянных нет ни в драме, ни в опере, но гастролеры слетаются со всего мира, как говорится, и оптом, и в розницу.