Удовольствие во всю длину

Как-то меня встречают после уроков у школьного забора. Вперед выталкивают Иванова.

– Дай ему в глаз! – говорят ему. – Не бойся – он заслужил!

Иванов стоит передо мной, сжав кулаки. Я вижу его нерешительность, внутреннюю борьбу. Мы стоим и смотрим друг на друга.

Он оборачивается к ним.

– Не буду, – говорит Иванов.

– Тогда сам получишь, – предупреждают его.

Они обступают Иванова.

– Не троньте его, – вдруг говорю я.

– О бля, заговорил!

Они поворачиваются ко мне.

Ухмыляются.

Я вижу, что сейчас произойдет.

Я делаю шаг в их сторону.

Еще один.

Я иду прямо на них.

Мне кажется, они не препятствие для меня, что их не существует. Что все это придумано кем-то, чтобы мы боялись не за кого-то, а за себя. Мне кажется, что если их не замечать, я пройду, никого не задев.

Первый же удар взрывается в голове гранатой. Затем следует второй, третий. Ослепительные шары вспыхивают перед глазами. По моей голове молотит сотня рук, выжимая из нее весь свет.

Потом долгое время я ничего не вижу. Только темноту, в которой ничего нет. Это продолжается долго. Кажется, я вглядываюсь в нее целую вечность, в надежде хоть что-нибудь разглядеть.

Затем я прихожу в сознание. Я лежу в больничной палате, на моих глазах повязка. Мне нельзя вставать. За мной ухаживает моя мать.

Она, как маленького, кормит меня с ложки.

– Сейчас утро или вечер? – спрашиваю я.

– День, – отвечает мать.

Еще меня навещает отец – я слышу его голос.

– К тебе пришли, – на пятый день говорит мне мать.

Кто-то садится у изголовья.

Молчит.

Потом что-то вкладывает в мою ладонь.

Твердое и круглое.

– Яблоко? – спрашиваю я, улыбаясь.

– Г-г-г-груша, – отзывается Иванов.

Мы тихо смеемся.

Мы смеемся, но я вижу, как он плачет.

Мне приснилось

Мне приснилось, что с недавних пор я живу в маленькой деревеньке, в семидесяти километрах от города. Моя тетка, в чьем доме я проживаю, говорит: «Семьдесят километров как семьдесят лет советской власти. Ни больше, ни меньше». Еще она говорит, что тут, в деревне, все так и осталось, как было раньше. Те же старые дома, те же собаки, речка. Дожди те же. Мокрые шиферные крыши, елки, бабка на углу, велосипед ржавый в канаве. Такой вот социализм.

Мне тут хорошо. Я знаком со всеми местными кабыздохами, они на меня уже не лают. То ли за своего признали, то ли надоело. Ходят понуро по дороге между заборами, забирая лапами, как матросы во время качки.

Время осеннее, небо плачет по чему-то ушедшему. Словно молодость чью-то оплакивает, красоту. Я иду к платформе.

У бетонных ступенек стоят два мужика. Россияне.

– Я ему такой: пошел на хер! – говорит один – в кепке с поломанным козырьком.

– А он? – спрашивает второй – без кепки.

– Он такой и пошел.

– Ага.

Такой вот разговор у них познавательный.

Вскоре показывается электричка. Она медленно подходит к платформе, тяжело налегая на рельсы, похожая на бронепоезд.

В вагоне свободных мест почти нет. Всем надо сегодня выбраться из социализма. Приспичило. Я пристраиваюсь рядом с огромным мужиком, с виду очень похожим на боксера Николая Валуева. Харя его разбита в кровь, будто он только что отстоял двенадцать раундов с Виталием Кличко. Отстоял, и вот теперь сидит, вытянув ноги, и смотрит на свои носки. Обуви на нем почему-то нет.

– Реванш, реванш, нужен реванш, – бормочет мужик в трансе, обращаясь исключительно к носкам, как если бы они были его промоутерами. Пара таких дельцов на его огромных ногах. Молчат и слушают хмуро.

«Может, это и правда Валуев?» – размышляю я, искоса глядя на бугристую башку соседа. За ней в окне, как гармошка, тянется равнина.

– Контроль! Приготовьте проездные документы! – раздается сзади надменный женский голос.

Я начинаю судорожно искать билет, потому что всегда боюсь, что когда-нибудь его не найду.

– У вас? – доходит черед до Валуева.

Тот, не обращая на контролершу внимания, продолжает уговаривать свои носки.

– У вас?! – ревет она.

– Проблемы? – Из-за ее широченной спины вываливаются двое сопровождающих – пониже и повыше.

– Высадите товарища, – бросает та, уступая им место в проходе.

– Эгей, браток, – басит тот, что пониже, но покрепче. – Вставай, приехали.

– Это же Валуев! – пытаюсь я заступиться за соседа.

– Да хоть Тайсон!

Экс-чемпиона мира выдергивают в проход и тащат вдоль скамеек.

«Свят-свят-свят! – крестится бабка напротив. – Куды ж его, сердешного?»

У меня звонит телефон.

– Да, – говорю я в трубку.

– Ты где?

– Подъезжаю.

Сразу за турникетом меня ждет она, Революция.

– В блинную? – после поцелуя говорит она.

Я пожимаю плечами. Не в ресторан же.

Мы проходим пару кварталов. Вокруг сплошной капитализм. Идем под зонтом – моя Революция и я. Доходим до блинной. Там свободен только один столик.

Революция снимает куртку. На ней красуется оранжевый свитер – такого же оттенка, как у уборщицы.

– Ганьше я одевалась как светофог, – говорит Революция.

– Ты и сейчас так одеваешься, – отвечаю я.

Мы едим блины и запиваем их чаем. Люди встают и уходят. Уборщица в оранжевой футболке, убирая со столов, косится в нашу сторону.

– Пгавда вкусно? – спрашивает Революция.

– Правда, – отвечаю я.