Удушье

А Нико, по-прежнему стоя в дверях, плачет не какими-нибудь там слезами, а настоящими рыданиями: чёрные капли туши градом рвутся из её глаз, и она размазывает их, вытирая рукой. Нико говорит, даже орёт:

— Ну а я — нет! — и на пол из рукава её куртки выпадает лифчик.

Кивая на неё, говорю:

— А это Нико.

А Нико произносит:

— Ебитесь-ка вы все, ребята, в рот, — подхватывает лифчик и исчезает.

И тут все говорят:

— Привет, Виктор.

А лидер группы продолжает:

— Итак.

Рассказывает:

— Как я говорил, лучшая точка для проникновения в суть — это припомнить, где вы потеряли девственность…

Глава 40

Где-то на северо-северо-восток над Лос-Анджелесом я почти растёр себе кое-что, поэтому попросил Трэйси отпустить меня на минутку. Это было целую жизнь назад.

С длинной белой ниткой слюны, одним концом свисающей с моей шишки, а другим — с её нижней губы, с горячим раскрасневшимся от недостатка воздуха лицом, ещё держа в кулаке мой натёртый поршень, Трэйси усаживается назад на свои каблуки, и рассказывает, что в «Кама Сутре» пишут, мол, сделать губы по-настоящему красными можно, натирая их потом с мошонки белого жеребца.

— Серьёзно, — говорит она.

В моём рту теперь появился неприятный привкус, и я внимательно разглядываю её губы: её губы и мой поршень одинакового раздуто-пурпурного цвета. Спрашиваю:

— Ты ведь такой фигни не делала, правда?

Скрипит ручка двери, и мы оба бросаем на неё быстрый взгляд, чтобы убедиться, что та закрыта.

Это первый раз, до которого требует снизойти любая зависимость. Тот первый раз, с которым не сравнится никакой из последующих.

Нет ничего хуже, чем когда дверь открывает маленький ребёнок. Следующее из худшего — когда какой-нибудь мужик распахивает дверь и не может ничего понять. Даже если ты пока один, когда дверь открывает ребёнок, нужно быстрее скрестить ноги. Притвориться, что это нечаянно. Взрослый парень может захлопнуть дверь с грохотом, может проорать:

— Закройся в следующий раз, п-придурок! — но всё равно покраснеет только он.

Потом, хуже всего, продолжает Трэйси, это быть женщиной, которую «Кама Сутра» зовёт «женщина-слониха». Особенно, если ты с тем, кого называют «мужчина-заяц».

Насчёт животных — это они про размер гениталий.

Потом прибавляет:

— Я не имела в виду то, как оно прозвучало.

Не тот человек откроет дверь — и ты на всю неделю останешься в его кошмарах.

Лучшая защита для тебя — кто бы этого не сделал, кто бы ни открыл дверь и не увидел тебя, сидящего внутри, он всегда сочтёт это за свою ошибку. За свою вину.

Вот я всегда считал. Вваливался к мужчинам и женщинам, сидящим на унитазе в самолётах, поездах, автобусах «Грейхаунд», или в таких вот крошечных одноместных туалетах-юнисекс «или/или» по ресторанам; открывал я дверь, обнаруживая сидящую внутри незнакомку, какую-нибудь блондинку со всевозможными голубыми глазами и зубами, с кольцом в пупке и на высоких каблуках; между колен у неё растянуты трусики-стринги, а все остальные вещи и лифчик сложены на полочке у раковины. Каждый раз, когда такое случалось, я раздумывал — какого хрена люди не в состоянии закрыть дверь?

Как будто что-то бывает случайно.

В странствиях ничего не бывает случайно.

Может статься, где-то в поезде, между домом и работой, вы откроете дверь туалета — и обнаружите там брюнетку, волосы у неё заколоты, и только длинные серёжки дрожат вдоль её белой шеи, а она просто сидит внутри, свалив на пол нижнюю половину шмоток. Её блузка распахнута, а под ней ничего, кроме её рук, обхвативших груди: её ногти, губы и соски одного и того же оттенка, среднего между красным и коричневым. Ноги у неё такие же гладкие, как шея, — гладкие, как машина, на которой можно нестись со скоростью двести миль в час; а волосы её повсюду того же тёмного цвета, и она облизывает губы.

Вы захлопываете дверь со словами:

— Извиняюсь.

А она отзывается откуда-то из глубины:

— Не надо.

И по-прежнему не запирает дверь. Маленький значок по-прежнему гласит:

«Свободно».

Получалось так, что я летал туда-обратно с Восточного побережья в Лос-Анджелес, пока ещё был в государственной программе подготовки врачей. Во время каникул между семестрами. Шесть раз я открывал дверь, а за ней оказывалась всё та же рыжеволосая любительница йоги, обнажённая снизу до пояса, подтянувшая и скрестившая ноги на сиденье унитаза, полирующая ногти фосфорной полоской коробка спичек, словно пытаясь высечь из себя огонь, одетая в одну только шёлковую блузку, узлом завязанную на груди, — и все шесть раз она смотрит вниз на розовую веснушчатую себя, обрамлённую оранжевым дорожным ковриком, потом её глаза цветом в точности как олово медленно поднимаются на меня, — и каждый раз она заявляет:

— Если не возражаешь, — говорит. — Здесь я.

Все шесть раз захлопываю дверь у неё под носом.

Всё, что могу придумать сказать в ответ:

— Ты что, английского не знаешь?

Все шесть раз.

Всё происходит меньше чем за минуту. На раздумья времени нет.

Но случается такое всё чаще и чаще.