Удушье

Те мужчины и женщины, которые сидят за незапертыми дверьми, знают, что дом попросторнее — это не ответ. Как и супруг получше, денег побольше, кожа поглаже.

— Чем ты не обзаводись, — говорит она. — Всё оказывается лишь очередной вещью, которую придётся потерять.

Ответ в том, что ответа нет.

На полном серьёзе, момент вышел тяжеловатый.

— Нет, — отвечаю, проводя пальцем между её бёдер. — Я про вот это. Зачем ты бреешь шерсть?

— Ах, это, — говорит она, закатывая глаза и улыбаясь. — Чтобы можно было носить стринги.

Пока я устраиваюсь на унитазе, Трэйси изучает себя в зеркало, видя не столько своё лицо, сколько то, что осталось от её косметики, — и одним влажным пальцем подчищает смазанный край помады. Растирает пальцами крошечные следы укусов около своих сосков. То, что «Кама Сутра» назвала бы «рассеянные облака».

Она говорит, обращаясь к зеркалу:

— Причина, по которой я странствую, в том, что если вдуматься — вообще нет причин делать всё, что угодно.

Нет смысла.

Здесь люди, которые не столько хотят оргазма, сколько просто забыть. Всё на свете. Только на две минуты, на десять минут, на двадцать, на полчаса.

Или, может, когда с людьми обращаются как со скотом, так они себя и ведут. А может — это просто повод. Может им скучно. Может быть, никто не приспособлен торчать целый день, втиснувшись в консервную банку, набитую другими людьми, не шевеля ни мускулом.

— Мы здоровые, молодые, бодрые и живые люди, — говорит Трэйси. — Если присмотреться — какое поведение более неестественно?

Она одевает назад свою блузку, снова накатывает колготки.

— Зачем я вообще что-то делаю? — рассказывает. — Я достаточно образована, чтобы отговорить себя от любой затеи. Чтобы разобрать на части любую фантазию. Объяснить и забыть любую цель. Я такая сообразительная, что могу опровергнуть любую мечту.

Сижу на том же месте, голый и усталый, а экипаж объявляет наше снижение, наше приближение ко внешней области Лос-Анджелеса, потом текущее время и температуру, потом информацию по связанным полётам.

И на какой-то миг мы с этой женщиной стоим молча и прислушиваемся, глядя вверх в никуда.

— Я делаю это — это — потому что мне приятно, — говорит она, застёгивая блузку. — А может — и сама не знаю, зачем таким занимаюсь. Между прочим, за то же самое казнят убийц. Потому что если переступишь раз какие-то границы — то будешь переступать их и дальше.

Спрятав руки за спину, застёгивая змейку на юбке, она продолжает:

— По правде говоря, я на самом деле и не хочу знать, зачем занимаюсь случайным сексом. Просто занимаюсь, и всё, — говорит. — Потому что как изобретёшь для себя хорошую причину — тут же начинаешь урезывать всё под неё.

Она вступает обратно в туфли, взбивает волосы по бокам и просит:

— Пожалуйста, не думай, что это было нечто особенное.

Отпирая дверь, продолжает:

— Расслабься, — говорит. — Когда-нибудь, всё, чем мы только что занимались, покажется тебе так, мелочёвкой.

Высунувшись боком из пассажирского салона, она добавляет:

— Сегодня просто первый раз, когда ты переступил эту обычную черту, — оставляя меня в наготе и одиночестве, напоминает. — Не забудь закрыть за мной дверь, — потом смеётся и говорит. — Если тебе, конечно, теперь захочется её закрывать.

Глава 41

Девушка с конторки уже не хочет кофе.

Не хочет пойти проверить свою машину на стоянке.

Заявляет:

— Если что-то случится с моей машиной — я знаю, кого винить.

А я говорю ей — «шшшшшшшшшш».

Говорю, мне послышалось что-то важное — утечка газа, или ребёнок где-то плачет.

Голос моей мамы, приглушённый и усталый, доносится из интеркома из неизвестно какой комнаты.

Мы прислушиваемся, стоя у конторки в холле Сент-Энтони, а моя мама рассказывает:

— Лозунг для Америки — «Недостаточно Хорошо». Всё всегда у нас недостаточно быстрое. Всё недостаточно большое. Мы вечно недовольны. Мы постоянно совершенствуем…

Девушка с конторки объявляет:

— Не слышу никакой утечки газа.

Тихий, усталый голос говорит:

— Я провела всю свою жизнь, нападая на всё подряд, потому что слишком боялась рискнуть создать что-то…

А девушка с конторки обрубает его. Жмёт на микрофон и произносит:

— Сестру Ремингтон к приёмному столу. Сестру Ремингтон к приёмному столу, немедленно.

Жирного охранника с нагрудным карманом, набитым авторучками.

Но когда она отпускает микрофон, из интеркома снова доносится голос, тихий и шепчущий.

— Вечно всё было недостаточно хорошо, — говорит моя мама. — И вот, под конец моей жизни я осталась ни с чем…

И её голос гаснет, уходя вдаль.

Ничего не осталось. Только белый шум. Помехи.

А теперь она умрёт.

Если не случится чудо.

Охранник вылетает через бронированную дверь, смотрит на девушку за конторкой, спрашивает:

— Ну? И что здесь за ситуация?

И на мониторе, в зернистом чёрно-белом, она показывает на меня, сложившегося пополам от боли в кишках, на меня, держащего в руках свой раздутый живот, и объявляет:

— Он.

Говорит:

— Этому человеку нужно запретить доступ на территорию — начиная с текущего момента.

Глава 42