Уединенное. Смертное

В дом вошла смерть – Розанов никогда не боялся собственной смерти, но смерть «друга», его умирание, отчаянное бессилие – стали для него границей, он утратил обычный страх. В это время он стал собирать отдельные свои записи, почти непроизвольно находя новую форму. Как и у всего, у нее было много предшественников – весь журналистский путь Розанова можно назвать путем к этой форме, в его многочисленных скобках, примечаниях и примечаниях на примечания, распознать «листву» в предшествующем не трудно, как, например, «В своем углу», авторской рубрике, отведенной ему в «Новом Пути» с 1902 г.[11] – но это лишь от того, что мы можем смотреть «из конца пути». Получившееся – удивляло самого Розанова, он пытался «нормализовать» случившееся – так, в его бумагах сохранился набросок предисловия к «Уединенному», где он объяснял происхождение записей и классифицировал смысл подписей, определяя их как «рубрики»: «за нумизматикой», «на транспаранте» и т. д.[12]. В опубликованном тексте это предисловие сменилось знаменитым посыланием читателя «к черту», но, даже послав туда своего читателя, Розанов тем не менее в конце книги поместил три постскриптума, долженствующие представить некоторое объяснение «рубрик»:

«P.S. „За нумизматикой“: определение, классификация и описание античных монет требует чрезвычайного внимания глаза, рассматривания (в лупу) и – работы памяти, припоминания (аналогичные монеты и изображения). Но – оставляет свободным воображение, мысль, также гнев или нежность. Тогда, положив монету и лупу, – „записывалось“ то, что протекло в душе, „вот этот миг“, эти „двадцать минут“…

P.P.S. „На обороте транспаранта“: т. е. когда писалась одна статья, но во время уже писания являлась совсем другая, к писанию не относящаяся мысль, и тогда быстро, быстро вынув транспарант, на обороте его записывалась эта „другая мысль“.

P.P.P.S. „Слава“, „знаменитость“ и подобные термины – в смысле „общерусская распространенность“, „общерусская известность“, происходящая от участия в общераспространенной газете (в Пятигорске хозяин лермонтовского домика, оказывается, преспокойно уже „узнал меня“: а он был старенький, полуумирающий чиновничек в отставке. Жив ли?)».

Это объяснение с читателем было снято Розановым при втором издании «Уединенного» (Пг., 1916). Розанов создавал «листву», забывая читателя – посылание «к черту» не было жестом: в этих книгах, возникавших попутно всей его журналистике, где он соблюдал правила, говорил о том, о чем положено говорить – и, зачастую, так, как говорить было «нужно», «правильно» «в этот момент» – он не желал «идти к читателю», соответствовать его ожиданиям. Он говорил сам с собой, проговаривал свое – потому что иначе не мог. В 1915 г. в письме к своему будущему биографу Э.Ф. Голлербаху он так судил себя: «Лучшее „во мне“ (соч.) – „Уединенное“. Прочее все-таки „сочинения“, я „придумывал“, „работал“, а там просто – я»[13].

Василий Розанов Уединенное • Смертное

Уединенное

Шумит ветер в полночь и несет листы… Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полумысли, полу-чувства… Которые, будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что «сошли» прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья – без всего постороннего… Просто – «душа живет»… то есть «жила», «дохнула»… С давнего времени мне эти «нечаянные восклицания» почему-то нравились. Собственно, они текут в нас непрерывно, но их не успеваешь (нет бумаги под рукой) заносить, – и они умирают. Потом ни за что не припомнишь. Однако кое-что я успевал заносить на бумагу. Записанное все накапливалось. И вот я решил эти опавшие листья собрать.

Зачем? Кому нужно?

Просто – мне нужно. Ах, добрый читатель, я уже давно пишу «без читателя», – просто потому, что нравится. Как «без читателя» и издаю…

Просто, так нравится. И не буду ни плакать, ни сердиться, если читатель, ошибкой купивший книгу, бросит ее в корзину (выгоднее, не разрезая и ознакомившись, лишь отогнув листы, продать со скидкой 50 % букинисту).