Уэйкфилд

И все же, когда Диана и девочки уехали на каникулы и я смог вернуться на убогое лежбище на чердаке, я остро почувствовал, что одинок как изгой. В утешение я решил, что мой новый облик «привет с того света», по крайней мере, дает мне шанс неузнанным бродить по улицам. Бородатый дохляк с закрывающими лицо космами. Когда волосы отросли, я понял, что все более заметную седину раньше удавалось скрывать лишь усилиями парикмахера. Как был, в обносках, грязный и лохматый, я отправился в деловую часть городка и воспользовался общественным сервисом. В публичной библиотеке, где имелся чистый, как и полагается, мужской туалет, я полистал газеты, и мне показалось, что я читаю про жизнь на другой планете. И все же, подумал я, моему нынешнему облику больше подходят газеты, нежели библиотечные компьютеры.

В хорошую погоду я с удовольствием сидел на скамейке у торгового центра. Я не попрошайничал — если бы стал просить деньги, охранники вытолкали бы меня взашей. Просто сидел горделиво, нога на ногу, с высоко поднятой головой и, вероятно, производил впечатление чудака, страдающего манией величия. Иногда мамаши подсылали своих детишек, чтобы те сунули мне в руки мелочь или доллар. Благодаря им я время от времени мог насладиться горячей едой в «Бургер-кинг» или выпить кофе в «Старбакс». Прикидываясь немым, я указывал пальцем на то, что хотел.

Эти вылазки в центр я расценивал как дерзкие эскапады. Требовалось доказать себе, что я способен на риск. Удостоверения личности при мне не было, но не исключалось, что кто-нибудь или даже сама Диана, вернувшись из отпуска, может, проходя мимо, меня узнать. О встрече с ней я чуть ли не мечтал. Но через некоторое время эти походы утратили прелесть новизны, и я снова уединился на своей территории. Добровольное заточение я принимал как церковное послушание, будто монах, давший обет подтверждать своеобразие божьего мира.

По телефонным проводам путешествовали белки, подавая друг другу сигналы хвостами. Еноты поднимали крышки баков с отходами, выставленных на обочину в ожидании утреннего приезда мусорных машин. Если я опережал зверьков, они знали, что для них в контейнерах ничего не осталось. Скунс каждую ночь наворачивал круги, как сторож, повторяя один и тот же маршрут мимо нашего гаража, сквозь бамбук и дальше по диагонали через двор Сондервана к подъездной дорожке, после чего исчезал. Когда я время от времени купался в пруду заповедника, грязная лоснящаяся ондатра с крысиным хвостом наблюдала за мной. Ее темные глаза сверкали в лунном свете. Она ныряла в пруд тихо, не тревожа водной глади, и только после того, как я оттуда вылезал. Частенько по утрам со зловещим карканьем налетали вороны, штук по двадцать-тридцать разом. Могло показаться, что деревья увешаны громкоговорителями. Иногда вороны затихали и отправляли парочку в разведку; те, покружив, приземлялись на тротуар и проверяли содержимое брошенного конфетного фантика или контейнера, не полностью опорожненного мусорщиками. Мертвая белка предоставляла возможность устроить пир: огромное черное скопище крыльев и голов, налетев на тушку, обгладывало ее до костей. Вместе они образовывали своего рода воронье государство — если в нем и были отщепенцы, я их различить не мог. Мне страшно не нравилось, что вороны отгоняли птиц помельче, к примеру, выжили с заднего двора пару вьюрков, свивших там гнездо и не склонных к кочевой жизни — в отличие от этой черной своры, которая, не успев обосноваться на месте, мощным вихрем уносилась к следующему кварталу или городу.

Повсюду рыскали домашние кошки, и, конечно, то в одном, то в другом дворе по ночам лаяли собаки, но их я не считал законными обитателями моего мира. Они существовали беззаботно, пригревшись под крылышком у людей.

Однажды ранней осенью, когда мягкая земля заповедника была уже устлана опавшей листвой, я присел на корточки, чтобы рассмотреть мертвую змею, длиною примерно с фут — при жизни она, вероятно, была зеленого цвета, — а вставая, почувствовал, как что-то плавно коснулось моей головы. Подняв глаза, я увидел белую, будто привидение, сову; сложив крылья, она скрылась в дупле. Легкое прикосновение совиных перьев заставило меня содрогнуться.

Эти существа и я либо служили кормом друг для друга, либо таковым не являлись. Вот и все дела. Недооцененный любовник, гордящийся своим одиночеством, я был на их пути такой же случайностью, какой они раньше были для меня.

Диана всегда ощущала себя уютно в своем теле и не думала стесняться девочек. Плевать ей было, что дети могут увидеть ее голой, а когда я заметил, что, вероятно, не так уж это и хорошо, она заявила, что, напротив, это поучительно, пусть видят, как естественно и беззастенчиво женщина способна относиться к собственной плоти. Ладно, ну а как насчет мужской плоти, спросил я, что, если я стану расхаживать нагишом? И услышал в ответ: «Да неужто, Говард Блюститель Нравов и нагишом? Кишка тонка».