Уэверли, или шестьдесят лет назад

Затем майор Мелвил предложил жителям деревни разойтись по домам, выделив лишь двоих на роль полицейских и приказав им ждать внизу. В помещении, таким образом, остались только майор, мистер Мортон, которого последний пригласил присутствовать при допросе, какой-то служащий, исполнявший обязанности писца, и Уэверли. Наступила неловкая и мучительная пауза, пока майор Мелвил, глядя на Уэверли с явным состраданием и часто справляясь с какой-то бумагой или памятной запиской, которую он держал в руках, не спросил нашего героя, как его зовут.

– Эдуард Уэверли.

– Я так и думал. Бывший офицер ххх драгунского полка и племянник сэра Эверарда Уэверли из Уаверлн-Онора?

– Так точно.

– Мне очень неприятно, молодой человек, что эта тягостная обязанность выпала мне на долю.

– Раз это ваша обязанность, майор Мелвил, то извинения излишни.

– Правильно, сэр; разрешите поэтому задать вам вопрос, где вы провели все время, истекшее между получением вами отпуска из полка и настоящим моментом?

– Мой ответ на столь общий вопрос зависит от характера возводимого на меня обвинения, – сказал Уэверли, – и поэтому я прошу сообщить мне, каково это обвинение и в силу какого права меня задержали для допроса.

– Обвинение, мистер Уэверли, к моему величайшему сожалению, очень тяжелого свойства и затрагивает вашу честь и как воина и как подданного его величества. По первому пункту вы обвиняетесь в возбуждении к мятежу и к восстанию подчиненных вам солдат и в том, что вы подали им пример дезертирства, продлив свой отпуск из полка вопреки категорическому приказанию вашего командира. По второму – вы обвиняетесь в государственной измене и в поднятии оружия против своего государя – величайшем преступлении, какое может совершить подданный.

– А по чьему приказу вы меня арестовали и заставляете отвечать на столь гнусную клевету?

– По приказу, который вы не можете оспаривать, а я обязан выполнять.

Он передал Уэверли составленное по всей форме предписание верховного уголовного суда Шотландии о задержании и аресте Эдуарда Уэверли, эсквайра, подозреваемого в изменнических действиях и других тяжких преступлениях и проступках.

Уэверли был глубоко потрясен этим сообщением, что майор Мелвил приписал сознанию собственной вины, между тем как мистер Мортон был скорее склонен истолковать его как изумление невинного и несправедливо заподозренного человека. И в той и в другой гипотезе была доля истины, ибо, хотя совесть Эдуарда и оправдывала его во взведенных на него обвинениях, однако, быстро припомнив свою жизнь за это время, он убедился в том, что ему будет чрезвычайно трудно доказать свою невиновность так, чтобы она стала очевидной для других.

– Одна из весьма неприятных сторон этого неприятного дела, – сказал майор Мелвил после минутного молчания, – та, что при наличии столь тяжких обвинений я по необходимости должен просить вас показать мне все имеющиеся при вас бумаги.

– С величайшей готовностью, – сказал Эдуард, бросая на стол свой бумажник и записную книжку, – я просил бы только одну не читать.

– Боюсь, мистер Уэверли, что я не имею права идти на послабления.

– Хорошо, вы увидите ее, сэр, но так как она для вас интереса не представляет, я попрошу вернуть мне ее.

Он достал полученное этим утром и спрятанное на груди стихотворение и передал его судье вместе с конвертом. Майор Мелвил прочел его молча и приказал писцу снять с него копию. Затем он вложил ее в конверт, положил его перед собой, а оригинал с печальным и серьезным видом возвратил Уэверли.

Дав арестованному (ибо таково было теперешнее положение нашего героя) достаточное, по его мнению, время для размышлений, майор Мелвил возобновил допрос и заявил Уэверли, что, поскольку тот возражает против общих вопросов, он будет придавать им настолько частный характер, насколько это позволяют находящиеся в его распоряжении сведения. После этого следствие продолжалось, причем содержание вопросов и ответов записывалось под диктовку писцом.

– Знал ли мистер Уэверли человека по имени Хэмфри Хотон, унтер-офицера драгунского полка, которым командует Гардинер?

– Конечно; он был сержантом в моем отряде и сыном арендатора моего дяди.

– Совершенно верно. И он пользовался в значительной мере вашим доверием и влиянием среди товарищей?

– Мне никогда не приходилось оказывать особое доверие людям такого рода, – ответил Уэверли, – я отличал сержанта Хотона как умного и деятельного молодого человека и полагаю, что за эти качества он и пользовался уважением у товарищей.

– Но через этого человека, – ответил майор Мелвил, – вы поддерживали связь с теми из ваших солдат, которые пришли в ваш полк из Уэверли-Онора?

– Конечно; эти бедняги оказались в полку, состоящем почти исключительно из шотландцев и ирландцев, и обращались ко мне со всеми своими мелкими затруднениями и нуждами; естественно, их рупором служил их земляк и сержант.

– Влияние сержанта Хотона, – продолжал майор, – распространялось, следовательно, главным образом на тех солдат, которые ушли за вами в полк из имения вашего дяди?

– Разумеется; но какое это имеет отношение к настоящему делу?