Уэверли, или шестьдесят лет назад

— Разве я не говорила вам уже давно, что у Фергюса одна суженая — Честь? — сказала Флора.

— И неужели вы считаете меня неспособным быть его помощником и советником в этом деле? — сказал наш герой, густо покраснев. — Неужели вы такого низкого мнения обо мне?

— Ничуть, капитан Уэверли. Я благодарила бы создателя, если бы вы разделяли наши взгляды, и привела выражение, которое вам так не понравилось, только потому, что

Вы всех похвал достойны, это так, Но против нас идете вы как враг.

— Это уж дело прошлое, сестра, — сказал Фергюс, — и ты можешь поздравить Эдуарда Уэверли (уже больше не капитана) с освобождением от рабского служения узурпатору, символизируемого этой зловещей черной кокардой.

— Да, — сказал Уэверли, снимая ее со своей шляпы, — королю, давшему мне этот знак, было угодно отобрать его от меня, и притом так, что мне не приходится жалеть о том, что я покинул его службу.

— Благодарение создателю! — воскликнула восторженная девушка. — И пусть они окажутся так же слепы, недостойно обходясь со всяким порядочным человеком, находящимся у них на службе, чтобы не было о ком жалеть, когда наступит час роковой борьбы!

— А теперь, сестра, — сказал предводитель, — замени эту мрачную кокарду более радостной. Насколько мне известно, именно дамам былых времен положено было вручать оружие своим рыцарям и посылать их на великие подвиги.

— Но не прежде, чем рыцарь хорошенько оценит правоту нашего дела и сопряженные с ним опасности, Фергюс. Мистер Уэверли сейчас слишком взволнован недавними переживаниями, чтобы я навязывала ему столь важное решение.

Уэверли почувствовал некоторую тревогу при мысли о том, что ему предлагают надеть значок, почитавшийся большинством народа символом мятежника, но он не смог скрыть огорчения при виде холодности, с которой Флора отозвалась на намек своего брата.

— Мисс Мак-Ивор, как я вижу, считает рыцаря недостойным ее поощрения и милости, — промолвил он не без горечи.

— Отнюдь нет, мистер Уэверли, — сказала она очень ласково, — почему мне отказывать достойному другу моего брата в знаке отличия, который я раздаю всем членам его клана? Я с величайшей охотой включила бы всякого честного человека в число защитников дела, которому мой брат посвятил себя целиком. Но Фергюс принял решение, ясно отдавая себе отчет, на что он идет. Вся его жизнь от самой колыбели была отдана этому делу; оно для него священно, даже если бы привело его в могилу. Но как я могу желать вам, мистер Уэверли, столь незнакомому со светом, столь далекому от друзей, которые могли бы дать вам совет и должны были бы оказать на вас влияние, как могу я желать, чтобы вы очертя голову бросились в такое отчаянное предприятие?

Фергюс, которому недоступны были все эти тонкости, шагал по комнате и кусал себе губы. Наконец он произнес с принужденной улыбкой:

— Ну что же, сестра, предоставляю тебе исполнять свою новую роль посредницы между курфюрстом Ганноверским note 265 и подданными твоего законного государя и благодетеля. — С этими словами он вышел из комнаты.

Наступило тягостное молчание, прерванное наконец мисс Мак-Ивор.

— Мой брат несправедлив, — промолвила она, — так как совершенно не терпит, когда препятствуют порывам его ревностной преданности.

— А разве вы не разделяете его рвения? — спросил Уэверли.

— Я? — ответила Флора. — Бог свидетель, что мое усердие даже превосходит его собственное, если это только возможно. Но я, в отличие от него, не настолько погрязла в суете военных приготовлений и в бесчисленных мелочных заботах, связанных с нашим предприятием, чтобы потерять из виду великие начала справедливости и истины, на которых оно зиждется, а эти начала могут утвердиться лишь мерами, которые сами по себе честны и справедливы. Играть на ваших теперешних чувствах, мистер Уэверли, и побуждать вас сделать бесповоротный шаг, справедливость и опасность которого вы еще не взвесили, все это, по моему слабому разумению, и нечестно и несправедливо.

— Несравненная Флора, — воскликнул Эдуард, взяв ее за руку, — как нуждаюсь я в таком наставнике!

— Нет, — сказала Флора, тихонько освобождая свою руку, — гораздо лучшего наставника мистер Уэверли всегда найдет в своем сердце, если только пожелает прислушаться к его тихому, но ясному голосу.

— Нет, мисс Мак-Ивор, на это я не смею надеяться. Тысячи роковых потворств собственным желаниям приучили меня подчиняться воображению, а не рассудку. Если бы я только осмелился надеяться, если бы я только мог подумать, что вы согласитесь быть для меня тем любящим, тем снисходительным другом, который укрепил бы меня в борьбе с заблуждениями, направил бы на верный путь мою жизнь…

— Простите, дорогой сэр, вы так обрадовались избавлению от якобитского вербовщика, что заходите слишком далеко в выражении своей благодарности.

— Нет, Флора, не шутите со мной; вы не можете не видеть моих чувств, которые я почти невольно выдал, а так как я уже нарушил преграду молчания, дайте мне воспользоваться моей дерзостью… или разрешите мне, с вашего согласия, изложить вашему брату…

— Ни за что на свете, мистер Уэверли!