Уэверли, или шестьдесят лет назад

— Я только хотел сказать, милорд, — произнес Эван тоном, который он считал вкрадчивым, — что если бы ваша милость и почтенный суд отпустили сейчас Вих Иан Вора на свободу и дали ему уехать обратно во Францию, с тем чтобы он больше не беспокоил правительство короля Георга, любые шесть человек из его клана согласились бы пойти на казнь вместо него, и если вы меня пустите съездить в Гленнакуойх, я вам их сам доставлю, а там делайте с ними что хотите — вешайте их или рубите им головы, а начать можете с меня.

Несмотря на торжественность минуты, при столь необычном предложении в зале послышалось что-то вроде смеха. Судья прекратил неуместную веселость, и Эван, когда все стихло, сурово оглядевшись, продолжал:

— Если саксонские джентльмены смеются, — сказал он, — потому, что такой бедняк, как я, считает, что его жизнь или жизнь шести таких же бедняков стоит жизни Вих Иан Вора, возможно, они и правы; но если они смеются, считая, что я не сдержу слова и не вернусь, чтобы выкупить своего вождя, я скажу им, что они не знают ни сердца горца, ни чести джентльмена.

Тут уж больше никому не пришло в голову смеяться, и воцарилось гробовое молчание.

Тогда судья произнес обоим подсудимым приговор по закону о государственной измене, со всеми сопровождающими его ужасными подробностями. Казнь была назначена на следующий день.

— Для вас, Фергюс Мак-Ивор, — продолжал председатель, — я не могу надеяться на помилование. Приготовьтесь поэтому завтра претерпеть ваши последние земные страдания и предстать перед верховным судиею.

— Это мое единственное желание, милорд, — ответил Фергюс тем же мужественным и твердым тоном.

Пристальный взгляд Эвана, до тех пор непрерывно обращенный на вождя, затуманился слезой.

— А вы, — продолжал председатель, — бедный, невежественный человек, который, следуя идеям, внедренным в вас с детства, дал нам сегодня разительный пример того, как верность, являющаяся нашей обязанностью лишь по отношению к королю и государству, из-за ваших несчастных представлений о кланах перенесена была на честолюбца, превратившего вас в конечном счете в орудие своих преступлений, — вы, если вы решитесь просить о помиловании, я постараюсь его вам выхлопотать. Иначе…

— Не нужно мне вашего помилования, — сказал Эван, — раз вы собираетесь пролить кровь Вих Иан Вора. Я мог бы принять от вас только одну милость: прикажите развязать мне руки и дайте мне мой палаш, да посидите с минутку на своем месте…

— Уведите осужденных, — сказал председатель, — и пусть его кровь падет на его собственную голову.

Почти отупев от переживаний, Уэверли очнулся только тогда, когда людской поток вынес его на улицу. У него оставалось одно желание: еще раз увидеться и поговорить с Фергюсом. Он пошел в замок, где содержался его несчастный друг, но его не впустили.

— Верховный шериф, — сказал ему один унтер-офицер, — приказал коменданту никого не допускать к осужденному, кроме его сестры и духовника.

— А где мисс Мак-Ивор?

Ему дали адрес. Это был дом почтенного католического семейства, жившего под Карлейлом.

Не допущенный в замок и не решаясь лично от себя обратиться ни к верховному шерифу, ни к судьям из-за своего одиозного имени, он прибегнул к адвокату, защищавшему Фергюса. Этот джентльмен сообщил ему, что власти опасались впечатления, которое могли произвести на публику рассказы о последних минутах осужденных, особенно пройдя через уста сторонников претендента, и поэтому решили не пускать в тюрьму никого, кроме тех, кто мог бы сослаться на близкое родство. Однако, желая угодить наследнику Уэверли-Онора, он обещал добиться для него пропуска на следующее утро, прежде чем с Фергюса снимут кандалы, чтобы вести его на казнь.

«Неужели это действительно говорят о Фергюсе Мак-Иворе, — подумал Уэверли, — и это не сон? О Фергюсе, смелом, рыцарственном, великодушном, гордом вожде преданного ему племени? Неужели его, которого я видел впереди всех на охоте и в минуту атаки, его, доблестного, деятельного, молодого, благородного, любимца женщин, воспетого бардами, неужели его заковали в кандалы, как злодея… и повезут на телеге вешать… и умрет он медленной и мучительной смертью от руки презреннейшего из негодяев?.. Поистине, злым был дух, предсказавший такой конец отважному вождю Мак-Иворов!»

Дрожащим голосом просил он адвоката найти какую-нибудь возможность предупредить Фергюса о своем посещении, если только удастся его добиться. Потом он пошел в гостиницу и написал Флоре несколько едва разборчивых строк, предупреждая, что намерен посетить ее вечером. Посланный вернулся с письмом, написанным обычным прекрасным итальянским почерком, почти не утратившим своей твердости даже под бременем невзгод. «Мисс Флора Мак-Ивор, — гласило письмо, — не может отказать самому близкому другу ее любимого брата в дозволении посетить ее даже при настоящих невыразимо тяжелых обстоятельствах».