Читаем Уезжающие и остающиеся (сборник) полностью

Уезжающие и остающиеся (сборник)

Я испугалась, что Костя теперь пойдёт домой. Но он как ни в чём не бывало направился в Катин двор, к турнику. Как будто всегда так занимался. В этой компании… И что-то получалось у него, что-то не очень…

Мы покидали мяч ещё немного. Но скоро уже все по очереди лезли на турник.

Костя пытался подтянуться и закинуть ногу на перекладину. Никто не смеялся над ним. У Шурки и Серёги у самих это не очень-то получалось.

Шурка спрашивал у Кости между делом:

– А ты мне палец дашь?

Костя не понимал:

– Что – дам?

Шурка объяснял:

– Железку, которой ты возле пруда махался. Зачем тебе в городе палец? А Михал Григорич нам спасибо скажет…

– Это же от трактора палец! – втолковывал Косте Серёга.

Но Косте боязно было бежать в дом за пальцем. Вдруг бы его назад не выпустили. Ведь наша хозяйка маме обещала…

Я вслед за Костей пыталась подтянуться на перекладине. Ладоням было больно.

Лёнчик подталкивал меня вверх:

– Ну же, ещё немного!

Катенька крутилась тут же, показывала, как она умеет. Хотя это и так все давно видели.

Она теснила всех – и куда только делась её стеснительность! Это была какая-то другая девочка. Она лезла вперёд, толкалась. Ноги её то и дело мелькали у меня над головой, и хвостик то и дело вставал букетом, как у космонавтки. И я думала: «Ну что она здесь, одна, что ли?»

А потом я и сама не заметила, как мы с ней оказались в стороне от турника. Она взяла меня за руку и потянула со двора в сад. Зачем мы сюда идём, думаю. Мне хотелось быть во дворе, вместе со всеми.

А Катенька глянула на меня очень странно, в самые глаза, будто через них хотела увидеть, что у меня внутри… Мозг, что ли?

И спрашивает:

– Сегодня уезжаете?

Надо же, как переживает, думаю. А я и забыла уже, что мы уезжаем. В самом деле…

– Да, – говорю. – Вот, уезжаем…

Тут Катенька говорит:

– И уезжайте. Сегодня же.

С таким нажимом.

И я вдруг всё поняла. Вовсе она не печалится, что мы уезжаем. И глаза у неё злые-злые.

И так мне вдруг не захотелось уезжать… Ну, просто спряталась бы, осталась у Анны Ивановны.

– Может, и не сегодня, – говорю. – Может, мама нас вообще до конца лета оставит.

И прибавила – уж не знаю, с чего меня так понесло:

– Её баб-Аня всё уговаривает, чтобы нас оставляла!

Когда это мы хозяйку звали баб-Аней?

У Катеньки стало ошеломлённое, растерянное лицо.

«Так тебе, так!» – подумала я.

А Катенька вдруг подняла руки – и ткнула грязные, чёрные пальцы прямо мне в очки. Пальцы скользили вниз по линзам, она вцепилась мне в щёки.

Ногти она, видно, давно не стригла. Они полоснули меня так, что и в животе отозвалось. И будто от моей боли она заорала:

– А-а-а-а!!! – точно это я её царапала.

И тогда у меня прошёл ступор, и я тоже заорала, и принялась отбиваться.

Тут появился откуда-то её дед Макар – первый раз я увидела его.

Он отрывал Катеньку от меня, тащил прочь, а та повторяла как заведённая:

– Она знает за что! Она знает!

И дед Макар, оглядываясь через плечо, говорил мне:

– Иди уже от греха! Иди отсюда.

Из бурьяна я подняла очки, протёрла краем футболки. Щёки горели. Когда я дотрагивалась до них, на пальцах оставалась кровь.

Я стояла и не знала, что делать.

Потом спохватилась: банты!

Схватилась за карманы. Здесь банты, у меня…

Мальчишки во дворе галдели, все четверо, и Костя тоже с ними. У них была какая-то своя игра. Они были так заняты, что даже не думали, куда мы с Катей делись и вдруг со мной что-нибудь случится.

Вот Костя подошёл к турнику – и взлетел не хуже, чем Катенька… Наверху задержался и вдруг как закричит:

– Мама, папа, мы здесь!

27. «Не верится тебе, а ты верь…»

С улицы в Катин двор вошли наши мама и папа.

Костя им махал с высоты, счастливый.

И мама уже бежала к турнику с криком:

– Тебе нельзя!

Я машинально подумала: «Ну зачем она так? Зачем – чтобы и эти мальчишки знали, что Костя не такой, как они?»

Но мама всё повторяла:

– Доктор сказал… Отслойка сетчатки будет, ты ослепнешь…

И папе командовала:

– Сними же его!

Костя спрыгнул на землю сам, спружинил ногами – всё ловко, быстро, но видно было, что чувствует он себя снова неповоротливым как мешок и не знает, куда деваться.

Я наблюдала, стоя у распахнутой калитки.

Мама начала:

– Вот как вы без старших…

И тут они все меня увидели.

Мама сразу оказалась рядом со мной, схватила в охапку, в воздух подняла, потащила с Катькиного двора.

Я твердила:

– Это я об ветки, об ветки поцарапалась…

Папа пытался что-то сказать, пытался отнять меня. Мама, захлёбываясь негодованием, кидала ему, видно повторяя его недавние слова, передразнивая:

– «Ничего! Они там с ребятишками!»

И, дёргая Костю за руку, вопрошала:

– Чего вас опять к этой шпане понесло? Во дворе, что ли, не сиделось?

У ворот Анны Ивановны я мельком увидела нашу машину. Папа, оказывается, заехал за мамой в Собакино, и они вместе приехали забирать нас.