Уфимская литературная критика. Выпуск 6

Почему их покупают? Я так понял – потому что их хорошо навязывают продавцы (плюс всеобщее обыдление масс). Когда мы говорим – спрос рождает предложение – мы слишком хорошо думаем о среднем человеке толпы. Нет, именно наоборот – предложение рождает спрос. Унизительное для нормального человека навяливание рекламы должно бы вызвать отторжение у мало-мальски умного человека. Но интеллектуалов мало. А «пипл схавает», когда его ткнут в Маринину, как кутенка в миску – оплачивай и жри, что дают.

Корень нашей писательской беды, которую постоянно ищет думающий россиянин, может быть не столько в садистах провинции или ворах столицы – корень бед в нашем читателе. Увы, талантливые, ваше дарование ничего отныне не значит. Нашему близорукому, как носорог, обывателю ни ум, ни талант, ни отточенное совершенство стиля не надобны. Самая большая проблема – попасть в очень узкое зрение подслеповатой массы. Попал – герой, не попал – нет тебя, и все тут. Вся страна, как завороженная, «знает и чтит» имена придурков Марго, Дэна и других «Срущих вместе» застекольщиков, хотя, если по-честному, в чем их подвиг?! Что они совершили такого, чтобы им предоставлять экраны, газетные полосы и другие средства преодоления читательской (зрительской) близорукости)?!

В Москве ко мне пришло осознание ужасной, первобытно-дремучей несамостоятельности нашей аудитории. Никто не способен составить собственное мнение – все время варьируется одна и та же тема в сказке о голом короле – восторг придворных несуществующими нарядами короля. Да, «пипл» наловчили «хавать». Буржуазная Москва впереди России всей по части отключки от самостоятельного мышления, по прививанию культуры раскрутки (старая, как мир, технология клаки – хлопает подкупленный ряд и вслед за ним гремят аплодисменты всего одураченного зала).

Что же получается? А получается, что и в литературе единственно точным эквивалентом таланту стали деньги. Сидишь на бобах – ты непечатный автор. Хватило денег на самиздат – ты печатный второсортный. Хватило денег на самиздат, клаку, подкуп прессы, рекламный ролик на ТВ – ты уже Пелевин-Акунин, «классик»!

Тем, у кого денег нет, нельзя ничего. Их рукописи будут чиркать всякие ничтожества в журналах, над ними станут издеваться в издательствах. Верх их карьеры – «негр» в бригаде Тополя-Незнанского, если очень-очень повезет.

Тем, у кого есть деньги, можно все. Матюгаться со страниц, тиражировать непростительные орфографические ошибки, оживлять героя, забыв, что во второй главе его убили… Ничего, за деньги найдутся комментаторы, которые четко растолкуют, что мат – клёво, что ошибки есть авторская индивидуальность, что умерший и забытый воскрес не от спешки, а в рамках солярного культа…

Дикий московский шабаш распадается на вполне очевидные подвиды бесенят. Есть бандиты – хозяева, «башляющие» на книгоиздание ради отмывки криминальных денег, вообще своей продукции (книг) и в руках не державшие. Ни для кого не секрет, что большинство ведущих столичных издательств открыты криминальными сообществами в рамках каких-то своих далеко идущих планах.

Есть вороватые рецензенты, готовящие планы изданий и постоянно вымогающие взятки с авторов за то, чтобы в этот план тот или иной автор был включен. Эта публика обворовывает как свою «крышу», так и писателей.

Есть «тусня» – люди неопределенного возраста и занятий, тусующиеся возле литературы, пьянствующие на конвентах и симпозиумах, раздающая «под хмелек и отрыжку» туманные обещания посодействовать и живущие бог весть на что.

Есть ублюдочные франкенштейны Сороса – толстые журналы, подгоняющие русский язык под вкусы и пристрастия заокеанского еврея-спекулянта и на словах ратующие за высокую культуру, против «масс-примитва».

Гнойник. Нарыв. Содом и Гоморра. Царство шоу-разбоя, промискуитета, алко-наркодурмана, лжи в квадратах и кубах. Когда все это ущербное, гноящееся, смердящее и кишащее червями месиво проходит через прессинг московской жизни, в сухой остаток выжимается из разноцветной винегретной блевотины «богемы» только одно – деньги. Единственная реальная для всей этой разношерстной публики ценность и единственная ось коловращения этого гноища, этого мезозойского болота, триасовой трясины…

Боже, боже, из какого мира, из какой Вселенной был тот Сталинградский солдатик Алексеев, отправивший свои рассказы в Москву и вдруг прочитанный и признанный не поленившимися возиться с ним мэтрами, проснувшийся знаменитым?1 в нынешней издательской Москве тот случай запределен и невозможен, это для нее какие-то «марсианские хроники», недоступные пониманию редакторов-хроников и братков из разных грантовых и премиальных комитетов!

С недоумением (не такой уж я убежденный коммунист) я вдруг осознал посреди Москвы, что капитализм и литература – две вещи несовместимые, как гений и злодейство. Там, где есть литература – еще не совсем победил капитализм; там, где победил капитализм – невозможно иное, кроме комикса, творчество.