Угасающее солнце: Шон`Джир

— Дункан, — укоризненно воскликнул Ставрос. Странно похожие тела землянина и бая регулов утонули в металле тележек. Ставрос был очень стар; половина его тела была парализована почти сразу после прилета на Кесрит. Этот недуг до сих пор мешал ему говорить, и для разговоров с регулами ему приходилось пользоваться дисплеем тележки. Но с людьми он старался разговаривать сам. Сила понемногу возвращалась в частично парализованное тело, но Ставрос пока что не спешил покидать сделанную регулами тележку — символ старшего регула. Дункан понимал практические соображения, по которым Ставрос отказывался покинуть машину: скорость, мощь, мгновенный доступ к любому контуру в Номе, но он ненавидел политику, которую тот осуществлял — приспособление человека к регулам, подражание отношениям регулов.

— Сэр, — негромко отозвался Дункан, отвечая на приветствие; и в следующее мгновение он посмотрел на бая Хулага, внешне — сама учтивость, и дрожащий от гнева внутри, улыбнувшись, когда встретился со взглядом маленьких темных глаз старшего регула. Вид огромного неуклюжего монстра, закутанного в расшитый серебром газ, покрытого многочисленными складками жира, под которыми, особенно в нижних конечностях, почти полностью атрофировались мускулы, вызывал у Дункана отвращение. Темное, как и остальная кожа регула — правда, не такое гладкое, — лицо было похоже на костяную тарелку. Симметричные черты делали его похожим на человеческое, но каждая из черт по отдельности была абсолютно чуждой. Коричневые круглые глаза утонули в складках морщин. На месте носа остались щели, которые могли раздуваться или полностью закрываться. Рот с поджатыми губами напоминал заживающую рану в нижней части костяной тарелки. Сейчас ноздри Хулага были плотно сжаты: бай не хотел показывать свое неудовольствие. У регулов быстрые выдохи соответствовали нахмурившемуся лицу человека.

Хулаг внезапно демонстративно повернулся спиной к Дункану и улыбнулся Ставросу; глаза и ноздри регула расслабились, рот немного приоткрылся. Является ли такой жест естественным для регула или это всего лишь попытка подражать человеку, сказать было трудно.

— Как хорошо, что юноша Дункан вернулся, — пророкотал Хулаг на базовом языке.

— Да, — громко ответил Ставрос на языке регулов. Установленный на его тележке дисплей повернулся к Дункану; на нем появились слова на базовом языке: «Садись. Жди."

Дункан отыскал стул возле стены и, усевшись, стал слушать. Ему хотелось узнать, почему его вызвали на это совещание, почему Ставрос решил использовать его в этом устроенном явно для Хулага спектакле. Дункан плохо знал язык регулов, поэтому он мало что смог разобрать из слов бая, а ответов Ставроса вообще не понял. С того места, где он сидел, Дункану был хорошо виден дисплей старика, но ему удалось прочитать лишь несколько слов, написанных замысловатыми иероглифами — сами регулы почти никогда не использовали их: для них в этом не было нужды.

Регулу достаточно было один раз услышать что-либо, и он уже никогда это не забывал, независимо от сложности. Бумага им не требовалась. Свои записи они обычно надиктовывали на пленку, распечатывая их лишь в том случае, когда считалось, что те будут необходимы в течение очень долгого периода времени.

Услышав свое имя и фразу «освобожден от обязанностей», Дункан замер. Он сидел тихо, вцепившись руками в края массивного стула, пока два дипломата обменивались бесконечными любезностями. Наконец Хулаг собрался уезжать.

Тележка бая развернулась. Хулаг снова одарил его своей фальшивой улыбкой. — Славный денек, юноша, — сказал он.

У Дункана хватило ума подняться и поклониться, как подобало поступить юноше по отношению к старшему; и тележка умчалась в открытую дверь, оставив его сжимающим кулаки и глядящим на Ставроса.

— Садись, — сказал Ставрос.

Дверь закрылась. Дункан пододвинул стул к тележке старика. Окна потемнели, отрезая их от внешнего мира. Осталось лишь комнатное освещение.

— Мои поздравления, — произнес Ставрос. — Ты — великолепный актер!

— Меня переведут? — прямо спросил Дункан, вызвав недовольный блеск в глазах Ставроса. Дункан сразу же пожалел об этом — ведь Ставрос мог подумать, что он вот-вот сорвется, а Дункану вовсе не хотелось, чтобы у старика появились подобные мысли.

— Терпение, — посоветовал ему Ставрос. Затем он вызвал секретаря в приемной, велев никого не впускать, и лишь тогда, вздохнув, позволил себе расслабиться, по-прежнему пристально наблюдая за Дунканом. — Мне удалось уговорить Хулага, — заговорил Ставрос, — не снимать с тебя голову. Я сказал ему, что от пережитого тобой в пустыне твой рассудок помутился. Такое оправдание Хулага, похоже, устроило: это позволяет ему считать свою гордость не задетой. Теперь он согласен терпеть твое присутствие, хотя это ему и не нравится.

— Этот регул, — сказал Дункан, упорно продолжая твердить свое, хотя это уже стоило ему карьеры, — уничтожил целую расу. Даже если он сам не нажимал кнопку, он приказал это сделать кому-то. Я представил вам свои выводы о событиях той ночи. Вы знаете, что я говорю правду. Вы знаете это.