Углич

Опричники приволокли к избе мужика в изодранной посконной[40] рубахе. Мужик большой, крутоплечий, в пеньковых лаптях на босу ногу.

— Этот, Григорий Лукьяныч, опричника убил. Орясиной[41] шмякнул.

— Тэ-эк, — недобро протянул Малюта и глянул на Бориса. — Не его ли пожалел, рында? А он, вишь, цареву слугу порешил! Крепко же боярин Челяднин своих людишек на государя науськал. Все тут крамольники.

Малюта шагнул к мужику, ткнул окровавленным концом сабли в живот.

— Да как же ты, смерд, на царева опричника руку поднял?

— И поднял! — яро огрызнулся мужик. — Кромешник твой малых чад посек. Как оное терпеть?

— Пес!

Малюта широко и мощно взмахнул саблей. Голова мужика скатилась в бурьян. Борис закрыл глаза, его начало мутить.

— Нет, ты зри, зри, рында. Привыкай царевых врагов кромсать.

Малюта выхватил голову из бурьяна и поднес ее к лицу Бориса.

— Зри!

Прямо перед Борисом оказались застывшие, широко раскрытые, бельмастые глаза. У него перехватило дыхание; бледнея, покрываясь потом, повернулся и побежал за угол избы.

Малюта сплюнул.

— Слаб рында.

Бежецкие села, деревеньки, и починки были разорены и разграблены. Хоромы Челяднина спалили, боярских послужильцев изрубили саблями, а прочую челядь и домочадцев согнали в сарай.

— Сжечь крамольников! — приказал Малюта.

Сарай обложили сеном. Малюта первым швырнул фитиль.

— Жарьтесь!

Из сарая доносились женский плач, крики детей…

Муки Бориса Годунова не кончились. Иван Грозный, прознав от Малюты о трусости рынды, недовольно молвил:

— Говоришь кишка тонка у Бориски, слабак? Не по нраву мне то, Малюта. Придется приучить отрока к крови злодеев моих. Возьму-ка его в Новгород. Пусть поглядит на смерть мятежных людишек.

Покончив с двоюродным братом Владимиром Старицким и его матерью Ефросиньей, Иван Грозный бросил свой карающий меч на Господин Великий Новгород.

Страшный огонь жег внутренность Иоанна, напишет летописец, и для этого огня не было недостатка: летом 1569 года явился к царю какой-то Петр, родом волынец, и донес, что новгородцы хотят предаться польскому королю, что у них уже об этом написана грамота и положена в Софийском соборе за образом Богоматери.

Иван отправил в Новгород вместе с волынцем доверенного человека, кой действительно отыскал грамоту за образом и привез к государю. Подписи архиепископа Пимена и других влиятельных граждан оказались верными.

Иван решил разгромить Новгород. В декабре 1569 года он двинулся туда из Александровой слободы и начал разгром с границ тверских владений, с Клина; по всей дороге от Клина до Новгорода производились опустошения, особенно много пострадала Тверь.

2 января 1570 года явился в Новгород передовой отряд царской дружины, коему велено было устроить крепкие заставы вокруг всего города, чтоб ни один человек не убежал. Бояре и дети боярские из того же передового полка бросились на подгородные монастыри; боле пятисот игуменов и монахов взяли в Новгород и поставили на правеж[42] до государева приезда.

Другие дети боярские собрали ото всех новгородских церквей священников и дьяков и отдали их приставам, кои держали их в железных оковах и каждый день с утра до вечера били на правеже.

6 января приехал сам царь с сыном Иваном, со всем двором и с 1500 стрельцами. На другой день вышло первое повеление: игуменов и монахов, кои стояли на правеже, бить палками до смерти и трупы их развозить по монастырям для погребения.

На третий день, в воскресенье, царь отправился в кремль к собору святой Софии — стоять обедню. На Волховском мосту встретили его, по обычаю, владыка Пимен и хотел осенить крестом, но Иван к кресту не пошел и сказал архиепископу:

— Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить наше сердце. Со своими доброхотамии, здешними горожанами, норовишь нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, литовскому королю Сигизмунду. С этих пор ты не пастырь, а волк, губитель и изменник!

— Дозволь слово молвить, великий государь. Ты пришел в Новгород по навету волынца Петра. Но сей человек не токмо облыжник, но и вор-бродякга, коего наказали новгородцы. Из желания отомстить нам, он сам сочинил грамоту и необыкновенно искусно подписался под мою руку и других новгородцев. Он лжец и святотатец!

— Сам лжец! — воскликнул царь и приказал Пимену идти с крестами в Софийский собор и служить обедню. После службы Иван пошел к архиепископу трапезовать, сел за стол, начал есть, и вдруг дал знак своим князьям и боярам, по обычаю, страшным криком. По этому знаку начали грабить казну Пимена и весь его двор, бояр и слуг связали, а самого владыку, ограбив, отдали под стражу.

Затем Иван с сыном отправился из архиепископского дома к себе в Городище, где и начал суд. К нему приводили новгородцев, содержавшихся под стражей, и пытали, жгли какой-то «составной мудростию огненною», кою летописец называет поджарком. Обвиненных привязывали к саням, волокли к Волховскому мосту и оттуда бросали в реку.

— Гляди, Бориска, гляди! — нет-нет, да и крикнет Годунову царь.

И Бориска с ужасом глядел.