Углич

— Вестимо. Бог долго ждет, да метко бьет… Луконя сам виноват. Сколь раз людишкам сказывал: не рыбальте весной перед ледоломом. Волга коварна и обманчива. Лезут, неслухи! Ну да не о том речь. Прослышал я, что ты добрая рукодельница. Не пойдешь ко мне в сенные девки?

Полинка отозвалась не вдруг. Она-то в черницы собралась, и вдруг в услуженье к городовому приказчику?

— Чего призадумалась? Не обижу, любую мою девку спроси.

Полинка сама слышала, что городовой приказчик своих девок в наложниц не обращает, не как другие богатеи, с супругой живет в любви и согласии. Правда, сказывают, скуповат, но дворовые люди его голодом не сидят.

— Я тебя торопить не буду, девонька. Коль надумаешь, приходи.

Всю длинную ночь думала Полинка. Она сроду не была истовой молельщицей. Ходила с матерью раз в неделю в деревянный храм пресвятой Богородицы, в посты, как и все люди на Руси говела[62], но чтобы целиком посвятить себя служению Богу, о том никогда не думала. Лишь когда осталась сиротинкой, решила пойти в обитель.

«Но смогу ли я навсегда заточить себя в темную монашескую келью, когда я люблю жизни радоваться?»- сомневалась Полинка.

Она и в самом деле росла веселой и жизнерадостной.

«Славная ты у меня, — как-то молвил отец. — Доброй женой кому-то станешь. Вот погожу еще годок, да и жениха тебе пригляжу».

Но приглядеть отец так и не успел…

На другое утро Полинка пришла к городовому приказчику. А вскоре она и впрямь стала златошвейкой. Её дивные изделия приказчик продавал втридорога.

Слух об искусной мастерице дошел даже до царицы Марии Федоровны. Как-то за обеденной трапезой она молвила своей ближней боярыне Василисе Волоховой, коя приехала с ней из Москвы:

— Надо бы глянуть на приказчикову работницу. Коль она и вправду такая мастерица, то возьму ее во дворец. Изведай — хороша ли собой, нет ли на ней какой порчи и не болела ли когда-нибудь дурной хворью.

Царица всячески оберегала своего сына, а посему подбирала дворовых людей чистых, благолепных и здоровых.

Боярыня вернулась от приказчика довольная:

— Всем хороша Полинка, царица-матушка. И лицом пригожая, и телом ладная, и недугами не хворала. А уж мастерица — поискать!

— Вот и, слава Богу, — перекрестилась Мария Федоровна. — Будет мой сыночек в самых красивых нарядах ходить. Надо молвить Михайле Федоровичу. Пусть за девкой своего человека пошлет.

Но человек вернулся к Нагому с пустыми руками.

— Не отпущает девку Русин Раков. Она, бает, порядную грамоту[63] подписала.

— Отпустит! — уверенно молвил Михайла Федорович.

Городовой приказчик жил вне стен кремля, вблизи Успенской площади, рядом с дворами углицкой знати.

Русин Егорыч встретил старшего из братьев Нагих как самого дорогого гостя, понимая, что в его хоромах появился ни кто-нибудь, а дядя царевича Дмитрия, наследника престола!

Михайла Федорович, большой любитель хмельных питий и всяких разносолов[64], не спешил приступать к деловому разговору. Начал он его лишь тогда, когда хмельной и раскрасневшийся поднялся из-за стола и, как бы нехотя, молвил:

— Слышал, девка Полинка у тебя живет.

— Живет, князь, — насторожился приказчик. Он уже намедни понял, что царица хочет отнять у него златошвейку.

— Тогда ждет тебя честь немалая, Русин Егорыч. Царица повелевает привести твою девку во дворец.

— Да я бы с превеликой охотой, князь. Но Полинка ко мне на десять лет порядилась.

— Эка невидаль. Порвешь грамотку — и вся недолга.

— Извиняй, князь. Не могу древние устои рушить. То великими князьями и царями заведено. Никто не волен старину ломать.

— Да ты что, Русин Егорыч? — удивился Нагой. — Тебя сама государыня просит.

— Польщен, весьма польщен, князь, но девку отпустить не могу.

Приказчик так уперся, что хоть режь его на куски. Не зря про таких говорят: упрямому на голову масло лей, а он всё говорит, что сало. Ну, никак не хотел скуповатый Русин лишаться немалых доходов!

Силой же Михайла Нагой приказать не мог. Царица лишь на словах царица. Опальная она, Иваном Грозным в Углич сослана, а новый государь под пятой Бориски Годунова ходит. Ныне руки коротки у ссыльной Марии.

— В каких летах твоя работница?

— Да еще дите малое. И семнадцати нет.

— Да ну! — откровенно подивился Михайла. — В такие лета — и уже златошвейка. Однако!

— Кому что Бог дает, князь.

— Ну-ка покажи мне её.

— Показать можно, — крякнул приказчик. — За погляд денег не берут. — Идем в светелку.

В светелке приказчика трудились над издельем четверо работниц. При виде своего хозяина и князя все встали и поклонились в пояс.

Глаза Михайлы сразу впились в юную девушку с пышной белокурой косой и зелеными, лучистыми очами.

«Хороша!» — невольно пронеслось в голове Михайлы.

— Это тебя звать Полинкой?

— Меня, князь, — смущенно потупив очи, отозвалась девушка. Она несколько раз видела Михайлу Нагого на улице.

Возвращался князь в покои Русина Ракова лишь с одной назойливой мыслью:

«И до чего ж хороша эта Полинка! До чего ж хороша… Вот бы такую в уста поцеловать».

Прощаясь с приказчиком, миролюбиво молвил:

— Ты прав, Русин Егорыч. Поряд есть поряд. Пусть у тебя живет твоя Полинка. Потолкую я с царицей. Уговорю, небось.