Углич

— Эк, размечтался, Парамошка. Плюнь! В одну руку всего не загребешь, и сам себя подмышку не подхватишь… Будь здоров, Андрюха. Не чаял тебя седни видеть, а ты, чу, на рысях прикатил. Свои ножки, что дорожки, встал да поехал. Рад тебе, друже!

Богдашка любил гончара: за его честность и открытость, за спокойный уравновешенный нрав и золотые руки.

— Какая нужда привела, друже? Айда в избу. У меня Настена ныне пирогов с маком напекла.

— Спасибо, Богдаша, но хочу потолковать с глазу на глаз.

— Как прикажешь. Осторожного коня и зверь не берет. Пойдем-ка в садок под яблоньку.

В Угличе у каждого ремесленного человека был не только огородец, но и небольшой в нем сад из яблоней, вишен, смородины, малины и крыжовника. Сад обычно разводился вокруг изгороди, чтобы побольше оставить места под лук, чеснок, свеклу, морковь и репу.

— Чего-то глаза у тебя невеселые, друже. Кручина не только иссушит в лучину, но и сердце гложет.

— Гложет, — признался Андрейка и, слегка помолчав, перешел к делу:

— Уж очень понравилась мне златошвейка Полинка. И впрямь сохну.

— Эта, кою приказчик к себе прибрал?

Углич — не Москва и не Господин Великий Новгород. Здесь едва ли не каждого человека в лицо знают, а любая новость распространяется в тот же день.

— Ту самую.

— И о чем речь? Пусть отец засылает сватов — и дело с концом. Она златошвейка из простолюдинок, а ты хоть тоже из черни, но ныне сын известного на весь Углич гончара. Да, почитай, и сам добрый мастер. Чем не пара?

— Но Полинку приказчик даже царице Марии не отдал. Куда уж мне.

— И ты нос повесил? Мария хоть и царица, но баба в золотой клетке. Всеми делами заправляет князь Михайла Нагой. Ударь ему челом. Князь, чу, справедлив, народом не гнушается. Мыслю, дело твое выгорит.

Лицо Андрейки заметно оживилось.

— Непременно поговорю с батей. Жаль, Нагой куда-то запропастился.

— А чего ему во дворце сидеть? Докука! Он — князь непоседливый. То с ловчими по полям за зайцами гоняется, то медведей в берлогах травит, то соколиной потехой тешится. Неугомонный! Но ты жди, друже. Как мужики за соху возьмутся, Михайла во дворец вернется. Не зевай.

— Не прозеваю, Богдаша… Но тут, видишь ли, дело какое… Батя сказывал, что по Угличу недобрый слушок о Полинке идет. Но какой? Ничего толком не сказывал.

— Чепуха сей слушок. Князя Нагого у Русина Ракова минувшей зимой видели. Эка невидаль. У князя и приказчика дел по городу невпроворот. А у людишек язык без костей, вот и мелют всякий вздор. Выше голову, друже!

— А мне Полинку увидеть не терпится, — вновь, покраснев как рак, произнес Андрейка. — Хоть бы одним глазком глянуть. Ране-то зрел ее в храме, а ныне она в церковь не ходит.

— И на то есть причина. В хоромах приказчика крестовая комната имеется. Вот и молится в ней твоя Полинка. Русин Егорыч человек усторожливый. Боится, как бы златошвейку дворцовые люди не выкрали.

— А что, если в светелку дивный шандал изготовить? Вместе бы и вручили.

— Да ты голова, друже! — загорелся Богдашка. — Скоро пресвятая Троица, а у меня новый шандал, почитай, готов. Еще денька четыре повожусь, и будет дивным. Приказчик на подарки солощь. Авось нам и повезет. Самой-де златошвейке надумали вручить. Как от мастеров — мастерице. Впустит!

— Дай Бог.

Андрейка ушел от медника умиротворенным. Скорее бы Богдаша свой шандал доделал.

Глава 19 ПОДАРОК

И вот наступила Пятидесятница — День Святой Троицы. В великий праздник, как и в другие праздники, в Угличе никто не работал. Упаси Бог взяться за какое-нибудь дело!

Как-то князь Михайла Нагой проезжал в Светлое Воскресение по Спасской улице, что раскинулась неподалеку от Успенской площади, и вдруг увидел с коня, что за тыном боярина Ивана Борисовича Тучкова четверо дворовых колют топорами березовые плахи. Нагой осерчал и крикнул через тын, дабы к нему позвали боярина.

— Ты что это, Ивашка, издревле заведенные порядки рушишь?

— Холопей своих наказываю, князь Михайла Федорович. Провинились изрядно.

— Тэ-эк, — еще больше огневался Нагой и, спрыгнув с коня, повелел:

— А ну пошли к дворовым!

Холопы при виде князя побросали топоры, скинули шапки и низехонько поклонились.

— Почему не празднуете?

— Дык, — промямлил один из холопов, растерянно глянув на боярина.

— Боярин на изделье поставил?

Дворовые понурили кудлатые бороды.

— Понятно.

Михайла Федорович вытянул из-за малинового кушака плеть и трижды с силой стеганул Тучкова по дюжей, жирной спине.

Боярин взвыл, заохал, из напуганных глаз его потекли слезы.

— Это тебе, Ивашка, за нарушение порядка. Холопей своих накорми вволю и отпусти в храм. А когда из храма вернутся, по ковшу меду поднеси, и пусть празднуют. А коль проведаю, что ты оным дворовым мстить будешь, прикажу кинуть тебя в поруб.

— Это боярина-то? Я ж не из подлых, князь.

— Можешь царю донос настрочить. Он тебе еще добавит за нарушение старины. Уразумел?

— Уразумел, князь, — буркнул Тучков.

Этот случай в Угличе надолго запомнился…