Угловая палата

Мингали Валиевич несогласно помотал головой. При чем здесь повара? Палатная сестрица без глаз, что ли? Могла предусмотреть. А-а, разве все предусмотришь! Подали на второе отварное мясо, а тому, из восьмой палаты, вид этого мяса... В такой переделке мужик побывал, такие исшматованные тела видел... И на свою оторванную ногу насмотрелся до обмороков. Ассоциировалось, ударило по психике. Миску швырнул на пол, сестру обматерил, истерику закатил. Вид отварной говядины не для глаз вот таких впечатлительных. Лучше поджарить или котлету слепить... Сводить надо поваров в палаты, пусть послушают тех, кого кормят.

В угловой палате медсестра Маша Кузина прежде всего указала врачам на кровати, отделенные от входа круглым обеденным столом и пустовавшие последнее время. Сейчас одну занимал весь в бинтах капитан, другую — старший лейтенант, привезенный утром из армейского госпиталя.

У старшего лейтенанта — фамилия его Середин — черепное ранение оказалось не черепным ранением, а пустяковой ссадиной над макушечной костью, а вот рука, забинтованная выше кисти, требует досмотра специалистов, и потому его переадресовали в козыревский госпиталь, профиль которого — конечности.

Середин встретил обход приветливой улыбкой, попросил врачей не волноваться за него, обещал быстро поправиться, перестать своим цветущим видом мозолить глаза занятым людям.

Вид у него, надо сказать, был не очень цветущий, даже напротив — блеклый был у него вид, и подполковник Ильичев, узнав о характере ранения, распорядился было направить его сразу после обхода в перевязочную, чтобы самому посмотреть, что и как. Но Середин растерянно, будто ища покровительства, глянул на Олега Павловича, и тот, поняв его, сказал Ильичеву:

— Утром я его сам принимал. Все в норме.

Возле капитана задержались. Козырев посмотрел температурный лист, повернулся к Ильичеву, который оперировал капитана этой ночью. Тот пояснил, что из груди раненого извлечены две автоматные пули, ранение в шею — сквозное. Тоже автоматное. Козырев перевел взгляд на Машеньку.

— Как дела, донор?

Машенька смутилась. Успел узнать откуда-то, что кровь для капитана взяли у нее и еще двух медсестер. Машенька ответила не о себе — о капитане:

— Поел немного, чаю попил.

Попал сюда капитан не по профилю. Но о каком профиле можно говорить, если человек истекал кровью, а ближайшая дверь, за которой спасение, — вот этот госпиталь. У большерослого, молчаливого лейтенанта Малыгина, что лежит в соседнем ряду и которого выслушивает терапевт Свиридова, тоже не одни конечности повреждены, но не расчленишь же его по профилям: туловище к полостникам, руки-ноги — к конечникам.

Едва живого капитана без оружия и документов подобрали ночью на тротуаре местные жители. Черт его понес на улицу в такое время! Бессонница, что ли? Или командированный? Зачем же шляться одному ночью!

Замполит Пестов склонился над капитаном, стараясь уловить его взгляд, спросил:

— Куда сообщить о вас? Назовите полевую почту хотя бы.

Лысеющий, почтенной внешности капитан смотрел на него пустыми глазами и молчал.

— Не можете говорить? А писать? Два-три слова о себе?

Капитан переводил бессмысленный взор с одного врача на другого и по-прежнему молчал.

Олег Павлович притронулся к плечу Пестова, дескать, всему свое время.

Сидя на кровати, заискивающе поглядывал на врачей сорокалетний младший лейтенант из пехоты Якухин. Улучив момент, коротконогий, упитанный, он кошачьей походкой приблизился к врачу Чугуновой, тихо спросил о комиссии. Та кивнула на подполковника Ильичева — от него, мол, зависит. Якухин сник. Поди-ка сунься к этому остроязыкому, вечно занятому. Хотел вернуться к своей койке, но понадобилось помочь переложить на каталку полуживого, ушедшего в себя парня по фамилии Малыгин. Якухин подсобил и вызвался отвезти Малыгина, надеясь там, в операционной, вызнать кое-что ему нужное.

Врачи закончили разговор между собой, остановились возле кровати младшего лейтенанта Курочки, соседа Бори Басаргина. Младший лейтенант, обращаясь к Ивану Сергеевичу Пестову, показал рукой на край своей постели.

— Товарищ майор, извините. Задержитесь на пару минут.

Пестов садиться не стал, только склонился над раненым.

— Слушаю вас.

Курочка с фальшивой бодростью сказал:

— Исповедаться надо бы. Вы теперь, я слышал, в замполитах ходите, а я скоро год как в партии. Если захотелось в жилетку поплакаться, то самое подходящее — вам.

— Тогда пары минут не хватит, — сдержанно улыбнулся Иван Сергеевич, присматриваясь к человеку с больным и тревожным взглядом. Жестоко обошлась с ним война, похоже, не первый раз на госпитальной койке и, не исключено, если говорит «теперь вы в замполитах», побывал и в его, Пестова, руках. Но внешность раненого ничего не напоминала Ивану Сергеевичу. Хирурги редко вглядываются в лица своих пациентов, еще реже запоминают. Если действительно оперировал, то шов бы посмотреть, по шву вспомнил бы, где и когда. А вот кого оперировал — все равно бы не вспомнил.

— Хватит и двух минут, Иван Сергеевич, — уверенно заявил Курочка, подчеркивая настойчивым тоном, что разговор не будет праздным.