Угловая палата

Но все оказалось иначе. Случай, если держать на уме масштабы действий всего фронта, можно отнести и к ординарным — разведка боем. Тяжелораненые, у которых нет надежд на возвращение в строи, получив неотложную помощь на месте, для специализированной обработки и последующей эвакуации в стационарные тыловые лечебницы направлялись сюда. Почему к Козыреву, а не в очевидно установленный приказом госпиталь? Посчитали, что менее загружен? Теперь некогда и не к чему задумываться. Спасибо, трех хирургов для подмоги подбросили.

* * *

Во втором часу ночи с натужным гулом сдержанно-малых скоростей подошли сразу десять или одиннадцать санитарных машин, минут двадцать спустя — еще столько же, потом стали прибывать с крытыми бортами грузовики по два-три вместе. Таких, кто мог бы передвигаться самостоятельно, почти не было, в основном, как установилось в разговорном обиходе медиков, — носилочные. Не обошлось, конечно, без ругани и матерщины, но все эти в мать и бога — сдержанно, без истерик и адреса: так, для облегчения собственных страданий. Этот привоз чем-то отличался от обычного привоза израненной и разноперой солдатской массы.

На носилках, составленных в орошенные туманом газоны, кто-то кого-то узнал:

— Хо, Свиридов! Живой?

— Наполовину.

— Уже хорошо. О майоре не знаешь чего?

— Каком? У нас много майоров.

— Не из наших, тот... Из разведотдела который. Он с третьей цепью шел.

— С проволоки сняли. Мина.

— А-а, в гробину... Зачем попер? И без него бы...

— Значит, так положено.

— Положено... Вот и положили...

По соседству человек с забинтованной до макушки головой — только смотровая щель для глаз — сквозь намокшую от дыхания марлю глухо спрашивает:

— Мужики, о Викторе Викторовиче что известно?

— Ты о Захарове, танкисте?

— О ком больше... Бобров, ты это? Вроде узнаю по голосу.

Бобров, крючась, пытается сесть, не может — мешают лубки на ногах. Повернулся на бок, в прыгающих лучах автомобильных фар углядел спрашивающего, сочувственно крякнул:

— Эк тебя...

— Будто ты лучше... Чего не отвечаешь? Знаешь или нет что про Виктора Викторовича?

— Здорово живешь. Ты же был в его десятке, а пытаешь меня.

— До атаки был. Подполковник с тем молоденьким лейтенантом... Да знаешь ты его, Ромка Пятницкий. Они влево, а тут такое... Пока носом землю пахал...

Разговор услышали в неразгруженной еще машине, оттуда донесся пересохший голос:

— Видел Захарова. Его вроде бы в подвижной армейский с тем лейтенантом Пятницким. Кого не очень, туда направляли. Захарова в руку, а Ромка Пятницкий контужен. Оглох. Контрольного все же приволокли. Вдвоем.

Из той же «санитарки» горделиво-снисходительный баритон:

— Наша группа трех. Правда, пока тащили, один дуба дал.

— ...только поднялся — крупнокалиберный, зараза... Без руки вот теперь...

Вцепившись в палки носилок, тужится сесть голый до пояса, с набухшими от крови бинтами через грудь, кричит в бреду: «Ложись!!!»

— Сердяга, не лег, когда надо, теперь о других печется...

— Курить охота — уши опухли. Скрутил бы кто...

— Куда бы с добром — спирта стакашек. Забыться.

— Попроси.

— Положат на стол — попрошу. Вместо наркоза.

Выделился раздраженный гортанный голос:

— Цволочь! Лэжишь, лэжишь... Где врач? Где сестры? Дздохнуть можна...

Разгневанного приструнили. Оправдываясь, прохрипел виновато:

— Мочи нет, кацо...

Санитары вытягивали из «летучки» очередные носилки. Искажая лицо в мучительной немоте, раненый силится сказать что-то. Не понимают. Уже другой — шепотом:

— Младший лейтенант скончался у нас. Парнишка еще...

Человек в лубках, которого назвали Бобровым, горюя и осуждая себя, мотает кудлатой нечесаной головой:

— Крепко отрыгнулось мне искупление, в душу...

От носилок к носилкам мечутся медсестры: поят, успокаивают, негласно, по степени неотложности, устанавливают очередность на операции. Человеческий гомон привлек приблудную беспородную собачонку. Было кинулась к людям, но замерла. Ударило в чуткий нос острым духом медикаментов, окопной продымленной глины и крови. Пустолайку подманивают. Стоит. Только чуть мотается крендель хвоста.

— Хороши мы... Собаки боятся.

Расползается, редеет тьма. Во дворе завывание моторов, рваный говор, охи, хрипы, стон, чертыхня сквозь зубы...

На «виллисе» примчался с двумя офицерами (один в погонах юриста) полковник из разведуправления, разгоряченно потребовал Олега Павловича. Пробегавшая мимо медсестра на ходу отозвалась:

— В операционной. Занят.

— Есть кто-нибудь из руководства, черт побери?!

К полковнику подошел Мингали Валиевич, назвался.

Понимая, что начальство приехало сюда не ради прогулки, возбуждено и, как водится, могут последовать всякие нелепые распоряжения, Валиев постарался опередить полковника своим напористым:

— Почему санпоезд на сортировочную подали?

— Вас не спросили, — заморгал, обомлел полковник.

— Напрасно, надо было спросить, — удерживал свою позицию Мингали Вэлиевич. — Двенадцать километров, а эти, — махнул в сторону разгруженных санлетучек, — обратно порожняком нацелились Своего транспорта у нас нет.