Угловой дом

Пришла осень. Домой вернулся черноглазый мальчик. За лето он загорел и вытянулся.

Уезжая, он просил взрослых ухаживать за его рыбками. Вернулся — аквариума нет.

Он обошел комнаты, заглянул на кухню, выбежал на балкон. Его аквариум!.. Набитый доверху маринованными баклажанами, он стоял в углу балкона, прикрытый доской, на которой лежал гнет — круглый булыжник. Он схватил булыжник и швырнул в баклажаны. Толстое стекло с глухим треском лопнуло, темно-красный винный уксус залил балкон.

Глубокие бархатные колодцы наполнились влагой. Но он не заплакал. Он мечтал: у него будет большой круглый аквариум из толстого стекла на металлической подставке, на дно он насыплет желтый речной песок, наполнит чистой водой; в аквариуме будут жить пестрые гуппи с колышущимися хвостиками, быстрые черно-бархатные моллиенезии, полосатые тернеции, красный меченосец с сабелькой в хвосте… И непременно гурами, спокойные умные гурами, с темными пятнышками по бокам, похожие на кусочки перламутра.

Камбала Пер. М. Давыдова

Солнце только угадывалось. Видны были лишь его лучи, а само оно — за черными тучами, закрывающими восход.

Облака, рассыпавшиеся по небу, будто раскрасил удивительный мастер: те, что глотали солнечные лучи, розовели и белели; силившиеся увидеть солнце, были окрашены в серые тона; те, что плыли у самого горизонта, сливались с сизыми тучами на востоке.

Море еще спало. Ни дыхания, ни волны, ни следа на воде. Ровная гладь с блестящей пленкой.

И дома спали, и улицы, и берег. Ни шороха, ни звука.

И уже, через миг…

Петухи хрипло прочищали глотки спросонья.

Чайка полетела на поиски корма для неумелых птенцов.

Ласточка торопливо покинула гнездо, другая, позабыв о корме, отдала предпочтение любовным трелям, третья чистила клюв, перебирала перо за пером, готовясь в полет.

Рыбак Аугуст, с морщинистым лицом и соломенными волосами, открыл замок цепи, которая удерживала лодку у пристани, и, потянув цепь на себя, со скрежетом вытащил ее всю на причал.

Худой, высокий Велло принес весла.

Рябой Оскар бросил в лодку четыре ящика, пахнущие солью.

И вывели лодку на воду.

Сломалось зеркало залива, пошли круги на воде, — ширясь, ряд за рядом они поплыли вдаль,

И море проснулось.

Звук мотора ударил о берег, постучал по крышам домов, вернулся обратно, заполнив гулом уши, и эхом отозвался у противоположного берега.

Лодка полным ходом шла снять брошенные вчера сети.

Море — масло, лодка — нож…

Далеко впереди над самой водой качались флажки на пробковых основаниях, держа сетки и не давая им упасть на дно.

Лодка спешила к флажкам.

Море прохладой лизало лица, целовало глаза, студило руки.

Аугуст заглушил мотор и, ловко орудуя веслом, приблизил лодку к первому флажку.

Велло схватил флажок и потянул к себе сеть.

Ящики заполняла сеть, в которой запуталась рыба.

Плоские, с одной стороны темно-серые, а с другой — снежно-белые, камбалы, касаясь ящика, вздрагивали, изгибались, барахтались, потом, широко открыв рты, зевали, засыпали, и им снилось много-много воды вокруг.

Один ящик, второй, третий…

Будто все морское дно покрывала сеть — она не кончалась, щитовидные камбалы ложились и ложились в ящики.

Оскар заступил на место Велло.

Полон уже и четвертый ящик.

Снова застучал мотор.

Весь мир проснулся: и берег, и море, и дома. Лишь одни камбалы были погружены в глубокий сон. Во сне они плоско-плоско плавали, наслаждаясь рыбьей жизнью.

Солнце, оставив где-то внизу тучи, глядело нам вслед, грело наши спины.

Наши тени лежали в лодке. Они отдыхали голова к голове рядом с уснувшими камбалами.

* * *

А вам доводилось есть свежеизжаренную камбалу со сметаной?

Нет?

Тогда подсаживайтесь к нам…

Жена дяди моей бабушки* Пер. М. Давыдова

Захре-ханум — жене дяди моей бабушки — за восемьдесят. Скольких людей проводила она в последний путь — и сосчитать трудно.

Кроме меня, никого у нее нет. Я самый близкий ее родственник.

Мы живем на одной улице. Ее окно в железной решетке смотрит прямо на тротуар. Подобно многим прохожим, я каждый раз, проходя мимо, невольно заглядываю в комнату Захры-ханум. И когда меня вели в детский сад, и когда я бежал в школу, и когда спешил в институт, и теперь, когда иду на работу, поворачиваю голову к окну.

Мы меняемся, а окно все такое же: в железной решетке с узорчатым верхом. Прежде я не мог дотянуться до окна, теперь приходится нагибаться, а жена дяди моей бабушки такая же, какой я видел ее в детстве: высокая, полная, с медленной величественной походкой, с гордо посаженной, совершенно белой головой. Пышные волосы — как облако. Покрытое морщинами, но все еще красивое лицо.

В комнате Захры-ханум на той стене, что против окна, приколот кнопками белый лист толстой бумаги, на нем — ряды фотокарточек: это снимки ее дочери Медины, внучек, правнуков.