Угловые

Онъ ринулся къ Васюткѣ. Тотъ завизжалъ еще громче и полѣзъ подъ кровать. Михайло нагнулся и сталъ тащить его за ногу. Марья подскочила къ Михаилѣ.

— Побей лучше меня, а его не трогай. Лучше меня, — говорила она, держа Михаилу за руку.

— На вотъ, волчья снѣдь, коли напрашиваешься! Получай! — крикнулъ Михайло и такъ пихнулъ кулакомъ Марью въ подбородокъ, что та навзничь опрокинулась на койку.

— Убилъ! Убилъ, мерзавецъ! Ни за что убилъ!

Изъ другой комнаты выскочили жильцы и жилицы. Бородатый портной, въ оловянныхъ очкахъ, съ ремешкомъ на головѣ, и съ нитками на ухѣ, въ жилеткѣ и опоркахъ на босую ногу, говорилъ, стоя въ удивленіи:

— И что это у васъ за манера, что даже трезвые деретесь. Ну, пьяные, такъ оно понятно, а то трезвые…

— Только изъ-за этого она и должна Бога благодарить, что я трезвый. А будь пьяный, я ее изувѣчилъ-бы, халду несчастную! — угрожающе произносилъ Михайло и показывалъ Марьѣ кулакъ.

— Да вотъ изъ-за мальченка… — слезливо объясняла Марья жильцамъ и поправляла растрепанные волосы. — Онъ, Михайло, отца разыгрываетъ, а мальченка не хочетъ покориться,

— И не покорюсь. Какой онъ мнѣ отецъ! Онъ лѣшій, домовой, чортъ, даже хуже! — отвѣчалъ Васютка, продолжая плакать.

— Поговори еще у меня, такъ я тебѣ подъ хмельную руку вшивицу-то всю выщиплю! — грозилъ Васюткѣ Михайло и, обратясь къ Марьѣ, сказалъ:- А все-таки ты должна допытаться, куда щенокъ гривенникъ пѣвалъ. А то — попомни…

Марья покорилась и стала задавать сыну вопросы:

— Куда ты гривенникъ дѣлъ, глупый мальчикъ?

— Говорю, что на звѣзду припряталъ, — отвѣчалъ Васютка.

— На какую звѣзду?

— А вотъ, чтобъ на Рождество христославить.

— Христославить?

— Да… Съ нашими мальчиками изъ училища… Со звѣздой… Звѣзда такая бумажная, изъ цвѣтной и золотой бумаги… Надо склеить… Бумаги купить. Наши мальчики покажутъ… Они говорятъ, что хорошо можно собрать… По три копѣйки и по пятакамъ даютъ…

— Стало быть, деньги собирать будешь? — спросилъ Михайло, и хмурое, строгое лицо его прояснилось.

— А то какъ-же… Само собой… — отвѣчалъ Васютка. — Тутъ больше, чѣмъ на мосту счастьемъ собрать можно. Деньги даютъ… Гостинцы даютъ.

— Ну, насчетъ гостинцевъ-то ты оставь. Это только себѣ въ брюхо. А ты матери помогать долженъ, — наставительно замѣтилъ Михайло.

— Матери! Да вѣдь ты отнимешь у матери-то, — вырвалось у Васютки.

— Охъ-охъ! — погрозилъ ему Михайло. — А то вѣдь я и сызнова начну. Ну, посылай его въ трактиръ заваривать чай. Вотъ копѣйка… — обратился онъ къ Марьѣ и выкинулъ на столъ мѣдную монету.

V

Былъ декабрь. Стемнѣло рано. Угловые жильцы Анны Кружалкиной стали препираться между собой, кому лампу зажигать. Отъ хозяйки освѣщеніе полагалось только въ кухнѣ, гдѣ она сама жила, да въ корридорѣ, раздѣлявшемъ три комнаты съ жильцами, горѣла маленькая жестяная лампочка. Въ комнатахъ угловые жильцы освѣщались своимъ огнемъ, когда кому понадобится, но сегодня, въ комнатѣ, гдѣ жили Марья и Михайло, никто не зажигалъ огня, отговариваясь неимѣніемъ денегъ на керосинъ. Поденщикъ-метельщикъ съ конно-желѣзной дороги Аввакумъ Ивановъ, какъ пришелъ домой съ работы, такъ и завалился спать на койку. Лежала на своей кровати и безмѣстная кухарка Аѳанасьевна съ закрытыми глазами и сопя носомъ. Сегодня она была сыта до-отвалу. Она ходила въ гости къ знакомой кухаркѣ, живущей на хорошемъ мѣстѣ, поѣла тамъ до-отвалу, напилась кофе до полнаго переполненія желудка и вернулась домой съ краюхой пирога съ рисомъ. Слесарь Анисимовъ съ утра былъ пьянъ и опохмелялся, подъ вечеръ сходилъ въ баню выпаривать хмель и теперь лежалъ въ изнеможеніи.

Пришлось зажигать лампу Марьѣ. Пользуясь теперь нѣкоторымъ кредитомъ въ лавочкѣ, вслѣдствіе произведенной уплаты стараго долга дровами, она сходила въ лавку за керосиномъ и бумагой для прошенія о сапогахъ на Васютку, зажгла маленькую жестяную лампочку, и Михайло принялся писать ей прошеніе. Михайло сердился и выговаривалъ безмѣстной кухаркѣ:

— Ладно, Аѳанасьевна… Ты это попомни… Не хочешь по товарищецки жить съ сосѣдями, и мы тебя тоже припечемъ насчетъ лампы… Сегодня ужъ, какъ ни считай, твоя очередь зажигать огонь, а ты упрямишься. Мы три дня подъ-рядъ васъ освѣщаемъ лампой.

— Ну, на что мнѣ лампа, коли я сегодня вся раскисла? Самъ посуди, — откликнулась старуха Аѳанасьевна.

— А на что намъ была вчера лампа, но мы жгли-же, — сказала ей Марья. — А ты подсѣла и иглой что-то ковыряла. И хоть не было-бы у тебя денегъ, а то сама-же хвасталась, что съ послѣдняго мѣста восемнадцать рублей прикопила.

— Ну, да… Восемнадцать прикопила, а полтора мѣсяца на покоѣ безъ мѣста живу. Много-ли осталось-то? Разочти.

— Чего разсчитывать! Тебѣ харчъ ничего не стоитъ. Ты каждый день по знакомымъ кухаркамъ ѣшь.

— Толкуй! Чужіе-то куски въ чужомъ брюхѣ легко считать!

При писаніи прошенія опять позвали на совѣтъ Матрену Охлябину, какъ великую искусницу получать отъ благодѣтелей и благотворительныхъ обществъ разныя блага земныя. Матренѣ это нѣсколько польстило, и она скромно отвѣчала: